Украинцев всего двадцать четыре человека, и нас, европейских полицейских, двенадцать. Двое из Великобритании, остальные из разных стран. Я иду как представитель Швеции, единственный. Как так получилось? А вот так и получилось. Абаль, которая прикрывает профессией журналиста работу в интересах СЕПО, шведской полиции безопасности, сделала на меня документы, что я шведский полицейский, специалист по борьбе с организованной преступностью (читай: русской мафией). Сделала на мою «настоящую» фамилию, здесь это никого не смущает. Да, русский, но прибалтийский русский, потом переехавший в Скандинавию, получивший гражданство. В этом нет ничего нового, в Германии вообще три миллиона иммигрантов русскоязычных проживают, а за счет ГДР количество тех, кто знает русский, приближается к 8–9 миллионам – то есть 10 % населения страны. Русскоязычным является и Манфред, полицейский из Берлина. Правда, он, ко всему прочему, открытый гей, так что отношения и со мной, и со всей группой у него, мягко говоря, натянутые. Толерантности нам не хватает, толерантности…

Лучшим моим другом из инструкторов можно считать Дидо. Он так-то Дидье, но говорит, чтобы его называли Дидо. Сын француженки и алжирского араба, сильно похож на наших кавказцев от этого. Сначала служил в CRS – Корпусе республиканской безопасности, это что-то вроде спецназа внутренних войск. Затем из-за травмы, полученной, как он говорит, на тренировке, перешел в Центральный директорат внутренней безопасности МВД Франции, в группу, занимающуюся проблемами терроризма. В смысле не антитеррористический спецназ, а те, кто ведет криминальные расследования, связанные с терроризмом. Он разговаривает на русском – верней, это он думает, что разговаривает на русском, носит серьгу в ухе, запросто бьет в морду, если ему что-то не нравится, и лучше, чем я, обращается с «Глок-17». Еще мне кажется, что его имидж бунтаря и хулигана скрывает под собой его истинное лицо и у него, как и у меня, несколько иная миссия.

Что касается меня, то мне тут непросто. Проблема в том, что я – не полицейский, меня не учили на полицейского. Я – разведчик, а это несколько другое. Да, я проходил курсы частного детектива, в том числе и международные, чтобы соответствовать легенде, но это все равно не то. Например, у меня очень общие познания в криминалистике, и я засыплюсь, если вы будете задавать вопросы по шведскому уголовному и уголовно-процессуальному законодательству. А это то, без чего моя легенда шведского полицейского сыплется, как карточный домик. А желающие задать вопросы есть. Вон, посматривает на меня Марко Гурвич. Если верить тому, что он рассказал о себе, он сын беженцев из Хорватии, работает в легендарном Скотленд-Ярде, точнее, в СО-14, спецподразделении по борьбе с организованной преступностью. Один из двух англичан в группе – только вот почему он с поляками общается на польском, если он хорват? Это самый неприятный тип здесь, лично для меня опасный.

Что касается украинцев, тех, кого поляки учат сейчас, а мы будем вынуждены учить потом, – беда с ними. Не знаешь, как к ним относиться. Я ведь не просто так попал в одесскую группу – я отдыхал в Одессе каждое лето, я вырос, можно сказать, в Одессе: в своем родном городе я девять месяцев в школу ходил, а три-то месяца – в Одессе. Я видел, как этот город искалечили и испохабили бандеровцы, неонацисты, футбольные хулиганы. 02.05.2014 я был там, в Одессе. И как я мог воспринимать этот город и майданутых после того, как заживо сожгли несколько десятков человек? Вот вы бы как воспринимали?

Во-во…

Так получилось, что мы уже разделились по экипажам – двое украинцев и европеец. После окончания полного курса двое украинцев сразу получают офицерские звания капитанов полиции. В моем экипаже двое. Борис Валеский – ветеран АТО, бывший десантник, двадцать семь лет. Я к нему присматриваюсь, но признаков посттравматического синдрома не заметно. Наоборот – какой-то он… излишне спокойный даже. Как удав. Вперед не лезет, очень любит водить машину – говорит, отец водителем был.

Зато второй с лихвой это компенсирует. Игорь с типично еврейской фамилией Этинзон, бывший доцент кафедры Одесского госуниверситета. Умный, вспыльчивый, в армию не ходил, никакого опыта полицейской работы нет, юридического образования тоже нет. Зачем пошел в полицию – понятия не имею. Похоже, что по квоте Майдана. Интересуется Европой, расспрашивал меня и других инструкторов о жизни в Европе, о полиции. Был сильно удивлен, когда я рассказал одну историю, как у нас полицейские всю ночь останавливали угнанный грузовик, на котором обдолбанная мусульманская молодежь что-то отмечала, и остановили только тогда, когда он тридцать машин разбил[6]. Похоже, в его понимании европейская полиция похожа на американскую, которая чуть что открывает огонь на поражение. Вообще, как я заметил, у многих мозги «Европой» очень сильно засраны…

Как к нам относятся поляки… Для начала скажу, что курс криминалистической подготовки мы проходили в ЦЕПОЛ, европейском полицейском колледже в Житно, близ Варшавы, и Дидо сказал, что ерунда все это, и половины не дали того, что нужно. А курс огневой подготовки проходим здесь, на тренировочной базе польского спецназа в Люблине.

Так вот, про поляков. Мне плевать, как они относятся ко мне. Поляки, они и есть поляки, и ни один русский ничего хорошего от поляков ждать не будет. Мне интересно другое. Почему украинцы так относятся к полякам? Откуда эта любовь к тем, кто считает их «нашими неграми»?[7] Ну, да. Я согласен, что поляки выдали немало карт поляка и учат украинцев в своих университетах[8]. Я согласен с тем, что польские элиты оба раза поддержали Майдан, достаточно демонстративно поддержали, несмотря на все то, что было между Польшей и Украиной. Но неужели непонятно, для чего это делает Польша? Неужели непонятно, что между Польшей и Украиной стоят ужасы Волынской резни, с одной стороны, и времена Богдана Хмельницкого – с другой, когда панство с чудовищной жестокостью подавляло украинские восстания. И почему, если польские действия, которые никак нельзя истолковать иначе, нежели установление контроля над Украиной сейчас или в будущем, воспринимаются благожелательно, а наши подобные действия, гораздо более скромные, – с ненавистью. Право же, начинаешь вспоминать тот известный анекдот. Чем отличаются грубые ухаживания от назойливого приставания? Исключительно субъективным восприятием, господа, исключительно субъективным восприятием…

В уши лезут слова тьютора (так здесь инструкторов зовут). Условия задачи – имитация досмотра и последующего нападения сообщников. Ничего необычного, в России мы и не такое отрабатывали. В Чечне захочешь жить – повертишься…