Причины, по которым после долгих веков отставания от арабского мира, Индии и Китая Западная Европа так резко ускорила развитие, остаются невыясненными; историки до сих пор ведут жаркие споры о том, как это произошло. Поскольку окончательного ответа нет и по сей день, это подстегивает тягу к подражанию. Подражание – это возможность догнать, точно не выяснив почему, как и до какой степени ты отстаешь; даже не поняв толком, что значит это «отставание». Исторический опыт показывает, что подражание – это чаще всего не цель, а лишь первый шаг в деле развития. Через двадцать лет после восстановления связей с внешним миром сегодняшний Шанхай больше походит на подражательный Шанхай 1860-х годов с его британскими, французскими и американскими поселениями, нежели на флагман передовой китайской современности – Шанхай 1920-х. Дело в том, что, несмотря на все нынешние небоскребы и поезда на магнитной подушке, сто лет назад Шанхай был куда больше похож на город будущего. Но к концу XXI века Шанхай вполне может побить все свои прежние исторические рекорды.

По-настоящему наш век уникален тем, что копии стали куда важнее оригиналов. Хотя в отпуск мы скорее съездим посмотреть на Дворец дожей в Венецию, в поддельном дворце дожей Мумбайского университета учатся будущие премьер-министры и главы корпораций идущей на подъем Индии. То, что происходит в элегантном Крайслер-билдинге на Манхэттене, когда-то построенном могущественным американским автопромышленником, а ныне на 90 % принадлежащем суверенному фонду эмирата Абу-Даби7, куда менее важно, нежели происходящее в крайслеровских башнях-близнецах в Дубае – безвкусной подделке, где медиакомпании ежедневно проверяют на прочность границы свободы прессы в арабском мире. Пускай в Венеции и Нью-Йорке, в уюте благополучных развитых демократий, жить и проще, но судьба мира в XXI веке будет решаться в таких городах, как Мумбай и Дубай.

Чтобы как следует сориентироваться в новом веке и ответить на вопрос «Где это мы?» не только в пространственном, но и во временном контексте, историю петербургов и шанхаев мира нам нужно знать так же хорошо, как историю лондонов и нью-йорков. Каждый шанхайский школьник в курсе, что когда-то здесь была американская колония; то, что большинству американцев этот основополагающий факт китайско-американских отношений остается неведом, означает, что в будущее мы идем с завязанными глазами. Раз уж ключевое для XXI века событие произошло триста лет назад, когда Петр Великий, потрясенный Амстердамом, решил построить столицу, которую Достоевский позднее назвал «самым отвлеченным и умышленным городом на всем земном шаре»8, то будет правильно отсюда и начать.

Фасад и разрез здания Кунсткамеры. Гравюра, 1741. © Музей антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера). MЛ–890 и MЛ–891

В 1697 году Петр Великий, путешествуя инкогнито, прибыл в Амстердам – самый богатый город мира. Космополитичный мегаполис, покрытый паутиной каналов и застроенный красно-кирпичными домами на вбитых в болотистую почву сваях, был тогда центром мировой торговли. Это был красивый город, семнадцать островов которого связывали пятьсот мостов, но устройство его было продиктовано не только эстетическими соображениями. Форма здесь следовала за функцией, ведь свобода и независимость Голландии проистекали из силы ее торгового флота. Три главных канала, которые голландцы так предусмотрительно прокопали еще в самом начале XVII века, позволяли кораблям швартоваться прямо у купеческих складов, что ускоряло погрузку и разгрузку. Ко времени прибытия Петра Нидерланды могли похвастаться вторым по величине военно-морским флотом мира, а торговых кораблей у них было больше, чем у всех остальных стран вместе взятых1. Из-за бесчисленных кораблей, рассекавших горизонт Амстердама своими мачтами, гавань казалась растущим из моря лесом, предвещавшим несметные богатства, которые как будто били ключом из местной болотистой почвы.

Разгуливая по улицам Амстердама, Петр завидовал богатству голландского города. Он захотел себе такой же. Наделенный практически неограниченной властью и средствами, Петр получил то, что хотел. По возвращении в Россию он построил свой Амстердам и сделал его новой столицей.

По словам одного современного историка архитектуры, «Санкт-Петербург был построен в соответствии с желаниями и по воле одного человека»2. Другой язвительно замечает, что Петр заказал себе город «как вы или я заказываем обед в ресторане»3. По русской легенде полностью отстроенный Петербург просто свалился с неба прямо на берега Невы. В действительности же молодой царь дал клятву: «Если Господь продлит мои дни… быть Петербургу вторым Амстердамом»4.

В Амстердаме Петр оказался, когда ему было двадцать пять, однако его страстное увлечение всем европейским началось еще в отрочестве. Его первым окном в Европу была Немецкая слобода в Москве, комфортабельное гетто, где по законам ксенофобской, теократической Руси, в которой был рожден Петр, должны были селиться все иностранцы столицы. По-русски немцами называли тогда любых иностранцев, а не только выходцев из Германии; это слово исходно значило «немой» – тот, кто молчит, потому что по-нашему не понимает. Немецкая слобода была островком Западной Европы всего в пяти километрах от Кремля, где рос Петр. 3 тысячи поселенцев, среди которых преобладали британцы, французы, немцы и голландцы, принесли с собой свою моду и архитектуру. В отличие от Москвы с ее извилистыми закоулками, где вкривь и вкось поставленные избы смотрели на улицу конюшнями и кухнями, отчего столица казалась гигантской деревней, Немецкую слободу составляли прямые, широкие, засаженные деревьями улицы с аккуратными кирпичными фасадами двух-трехэтажных домов. Почти у каждого из них были колонны и внутренний дворик с фонтаном. Чтобы не утратить связи с родиной и быть в курсе последних событий и технических новшеств, поселенцы регулярно получали из Европы газеты и книги. В Москве же за весь XVII век напечатали меньше десяти книг светского содержания и ни одной газеты5. Юношей Петр часто заходил в местные таверны и разговаривал с иностранцами, стараясь научиться смотреть на Россию и все ее недостатки их глазами. Вскоре он уже завозил в страну иностранных специалистов, владеющих последними западными технологиями. В 1691 году двадцать корабелов со знаменитых зандамских верфей в Голландии отправились по его приглашению работать на Плещеево озеро недалеко от Москвы.

В конце концов визиты в Немецкую слободу уже не могли удовлетворить его интереса к Западу. Петр хотел увидеть Европу своими глазами. По старинным обычаям у царя был только один способ посмотреть чужие края – военный поход. За всю русскую историю мирно съездил на Запад один-единственный князь, и было это в 1075 году. Когда 6 декабря 1696 года Петр объявил о своем намерении, боярская дума пришла в ужас. На это царь мудро возразил, что путешествие в Европу необходимо, чтобы освоить ее технологии, а потом с их помощью ее завоевать. Позднее сам Петр подытожит: «Европа нужна нам всего лишь на несколько десятков лет, а после того мы можем повернуться к ней жопой»6. Воровать технологии он отправился не как Петр I, царь всея Руси, а как Петр Михайлов, простой русский плотник, желающий научиться корабельному ремеслу. Для пущей достоверности Петр взял с собой в полуторагодичное «Великое посольство», как впоследствии стало называться это путешествие, рекомендательное письмо от самого царя, который якобы остался в Москве. Своей состоявшей из 250 человек свите он дал понять, что любого, кто раскроет иностранцам его секрет, он казнит на месте. Царь даже придумал себе нецарскую печать: корабельный плотник с плотницкими орудиями по бокам и надписью: «Аз бо есмь в чину учимых и учащих мя требую» («Я ученик, и мне нужны учителя»)7.