В силу ее изоляции на реке можно встретить заказники первозданной жизни. От нее не несет дорогой, что проходит в паре сотен ярдов, где мальчишки бросаются камнями в кроликов и разоряют гнезда в кустах. Безмятежному островку меж двух континентов, измученных людским потом и гамом, неведом страх перед захватчиком-человеком. Речные суда, эти хрупкие, редкие посетители, не нарушают его уединенности; они сами становятся частью ландшафта, и природа безучастно принимает их. Встревоженная цапля неохотно покидает свое одинокое жилище; при вашем приближении взлетает зимородок, но без всякого испуга, будто на фоне синего неба он защищен природной мимикрией; рыбы выскакивают из воды чуть ли не на расстоянии вытянутой руки – внезапный взрыв посреди тишины; прыгают камышницы, ожидая, пока вы подойдете поближе, чтобы блеснуть безупречностью своих подводных и воздушных маневров; параллельно вам берегом бежит мышь-полевка, которая потом бросается в воду, и ее кильватерный след перерезает вам путь; ваш воздушный эскорт составляют стрекозы, искусительно порхающие в авангарде. И вам словно открываются масонские тайны природы; избранный вами путь древнее всех римских дорог, вместе взятых, и вот вас уже вознесло высоко над непосвященными.

Невозможно вообразить двух человек, менее восприимчивых к подобного рода соображениям, чем кузены Бертелы, плывущие вниз по Темзе. Ментальные особенности Дерека, его воспитание не развили в нем способности чувствовать окружающую природу или перерабатывать производимые ею впечатления. Сейчас он эдаким дедвейтом растянулся на дне лодки, прямо посредине, только голову его поддерживало что-то вроде небольшой подушки, прислоненной к центральной банке, глаза закрывал коричневый хомбург, щедро надвинутый на лицо. Найджел, хотя и расположился для наблюдателя удобнее, равным образом не обнаруживал намерения уделять большое внимание ландшафту. Он принципиально проводил жаркое время года в городе, где зрелище, которое являют взору простые смертные – надрывающиеся на работе, обливающиеся потом на строительных лесах, стиснутые в омнибусах, – вселяет в вас приятное ощущение прохлады. Летние импрессии всегда нехудожественны; природа перегружает холст, как хороший живописец не в лучшую свою пору. Словом, вкуса к пейзажу у него не было, собственный же его вид – он греб носовым – радикально с ним диссонировал. Как человек, который вечно играл какую-то роль, он самым тщательным образом подобрал костюм «речного туриста». «Нечто от Джерома Клапки Джерома действует на смотрителей шлюзов», – объяснил он. Грубое облачение странно контрастировало с нежным цветом лица, а длинные черные волосы он аккуратно зачесал назад. Было бы простительно случайному гребцу в одинокой плоскодонке, коли бы он, приложив руку к глазам и всмотревшись в парочку, удаляющуюся вниз по реке, немало удивился.

Отдаленный шум водопада, разветвление реки, у правого рукава помеченное знаком опасности, знаменовали приближение шлюза. Шипкотский шлюз не просто предотвращает разливы, он еще помогает сократить путь. Канал, на котором стоит шлюз, на протяжении почти мили прямой как стрела; после нескольких совершенно ненужных изгибов в него впадает вода из основного русла. И шлюз, и канал расположены выше русла, а между ними разместился значительных размеров остров, северная лесистая часть которого не пострадала от человеческого вмешательства. На остров можно попасть справа, по узкому переброшенному у запруды мостику с деревянным настилом, а можно пройти по самому шлюзу или (ночью, когда он закрыт) по легкому чугунному мосту через канал ярдах в ста ниже. Домик смотрителя стоит в западной части острова; бо́льшая часть выдающегося клином сада, который река омывает с обеих сторон, занимает южную оконечность острова.

Если человек испытывает неприязнь к собратьям, предпочитает работу на свежем воздухе, проточную воду и общество цветов, что можно пожелать ему, кроме как кончить свои дни смотрителем шлюза? Точнее, оставаться смотрителем, пока он в состоянии наклониться, чтобы повернуть лебедку или открыть непослушные ворота. Здесь, в верховьях Темзы, встречаются только прогулочные лодки, да и то короткий сезон ограничивают непредсказуемые капризы английского лета. А в остальном смотритель шлюза может полностью предаться садоводству, не тревожась за цветы, которые будут расти в идеальных условиях, по соседству с приятной парой – водой и камнем. Среди этих волшебных садов Шипкот – один из самых великолепных. Его густонаселенные клумбы с турецкой гвоздикой, левкоем, настурцией, львиным зевом, индийской фиалкой, казалось, стоят прямо на воде, словно цветочный галеон, увитый алыми снастями вьющихся растений. Трудно отделаться от мысли, что, разделив реку, запрудив один ее рукав и вогнав другой в каменное русло, человек сначала совершил насилие над природой, а затем увенчал оскорбление надругательством, этим цветочным изобилием бросив вызов не столь красочному изяществу речного берега.

«Если б (как говорит Гомер о пещере Калипсо) на острове этом и бог появился бессмертный, он изумился бы, глядя, и был бы восторгом охвачен»[5]. Однако Найджел Бертел не имел обыкновения изумляться чему бы то ни было. Особенно сильное отторжение у него вызывали цветы, по крайней мере те, что росли под открытым небом. «Они такие болезненно естественные, – говорил он, – знаете, как голые дикари, совершеннейшие простота и натуральность. Поместите их за стекло в оранжерею, и о них можно будет хоть что-то сказать; вычурный антураж придает им какое-то дешевое обаяние». Достать фотографический аппарат, когда лодка подплыла к шлюзу, его заставило не восхищение пейзажем. (Фотография, считал он, самое высокое из всех искусств, поскольку снимок никогда не говорит правды.) Внимание младшего Бертела привлекла фигура смотрителя шлюза, вид сзади, внезапно ополовиненный тем обстоятельством, что смотритель наклонился, решая какую-то садоводческую задачу.

– Виадук, набросок, – пробормотал Найджел, нажав на кнопку спуска, а затем с неожиданной силой крикнул: – Шлюз!

Небезукоризненных линий невольная модель выпрямилась и обернулась к ним. Обиженное выражение лица смотрителя, казалось, намекало, что он всего-навсего садовод, а за шлюзом присматривает в качестве любителя. Тем не менее, насвистывая, почтенный служитель пошел открывать ворота.

Поскольку не так давно он пропустил некоего джентльмена в плоскодонке, вода в шлюзе стояла высоко. Найджел медленно подгреб, и смотритель, не особо желая терять время, которое можно было бы посвятить любезной его сердцу герани, поспешил к нижней части шлюза и открыл входные ворота, оставив взимание платы на потом. Пока он стоял на мосту, какое-то происшествие внизу привлекло его внимание – отшельники всегда имеют ярко выраженную склонность к созерцанию, – и лишь когда вода почти сошла, он вернулся на берег и принял свою привычную позу, опершись на деревянный рычаг. Найджел в это время стоял на берегу, а лодка с остававшимся в ней пассажиром исчезла из виду, опустившись ниже верхнего края камеры шлюза. Путешественники переговаривались, причем смотритель мог разобрать лишь половину, как если бы присутствовал при телефонном разговоре – одного из собеседников не было слышно.

– Сколько тебе нужно, чтобы добраться до Итонского моста? Пару часов?.. Ну, через три-то часа, может, я уже буду тебя там ждать. Если меня вызовут сразу и экзаменаторы не проявят нескромного любопытства к объему моих знаний, я, скорее всего, освобожусь к одиннадцати. Потом возьму такси и к тебе… Как ты сказал?.. А-а, да, вполне приличное заведение. Если хочешь, жди меня там. Но, думаю, я буду раньше. Если тебя не понукать, ты будешь плескать веслом до обеда. Ну ладно, тогда… Что? Да, хорошо, сейчас принесу… Нет, если брошу, ты не поймаешь. – Найджел спустился по ступеням и сразу же вынырнул обратно, чтобы уладить дело со смотрителем. – Нет, обратно он не поплывет. А я здесь сойду, поеду дальше поездом. Это все-таки быстрее, чем на лодке. Кстати, как мне дойти до станции?