Хорошо сидеть в саду за простым, врытым ногами в землю, столом, да ощущать все свежие садовые запахи, да есть вкуснейшую ботвинью, да чувствовать босыми ногами шелковистую травку, ах, хорошо!

Потом, после бани, Ивашка затеял разговор с матушкой.

– Есть у меня на Москве одно дельце, – сказал он, – надобно Петруху моего женить. Афанасий Лаврентьевич приказал сыскать ему невесту да хоть за ухо вести раба Божия под венец.

– А что такое?

– Избаловался! Так что зови свах.

– Петруха-то знает, что его женить хотят?

– Знает! Его при мне Афанасий Лаврентьевич так стыдил, так срамил! Ты, говорит, возьми себе жену, с ней и тешься, а не то чтобы блудом распаляться!

Красивый чернобровый Петруха, поселившись при Ордине-Нащокине в Царевиче-Дмитриеве, заскучал. С одной стороны, и скучать вроде некогда, потому что для хождения по Двине строится речная флотилия и его знания очень даже требуются. С другой стороны, всякий Адамов сын нуждается в Евиной дочке, и Петруха пошел по рукам. Молодые горожанки охотно открывали перед ним окошки своих спален – во избежание лишних бед Петруха имел дело лишь с замужними. Когда Ордину-Нащокину донесли об этом, он за голову схватился. Некоторое время Петруха тщательно заметал следы, но однажды обманутый супруг подкараулил его; ночная уличная драка оказалась для супруга очень неудачной; Афанасий Лаврентьевич уже хотел отослать проказника с глаз долой в Архангельск, но Петруха поклялся, что женится на русской девице и заберет ее в Царевиче-Дмитриев.

По летнему времени ему хватало судостроительных забот, и потому он уговорился с Ивашкой, что тот поищет ему невесту на Москве. Знакомство с суженой перед алтарем было в порядке вещей, и Петруха только просил друга выбрать красивую и не слишком дородную, да разглядеть ее повнимательнее, потому что нигде в мире нет такого обмана по части девок, как в Москве: могут к свахе и младшую сестру невесты вывести, и вообще чужую пригожую девицу.

Все это Ивашка растолковал матушке, она повздыхала, порхала и согласилась помочь. Потом он пошел к Денизе и застал ее с Анриэттой занятых новой книжкой.

В подарок жене Ивашка привез диковинку – роман госпожи де Скюдери «Клелия», недавно завершенный и напечатанный в Париже весь целиком. Роман неисповедимыми путями попал в Курляндию – как Ивашка полагал, был прислан в подарок кому-то из фрейлин-француженок польской королевы Марии-Луизы (поляки звали ее Людовикой), а вот его дорога от Варшавы до Митавы уже была совершенно загадочной.

– Ну что? Скоро ли? – спросил Ивашка, имея в виду наследника.

Дениза-Дарья второй раз была брюхата и знала приметы близких родов.

– Сама удивляюсь, уже пора, а он и не думает.

Потом Дениза позвала девку – помочь стелить постель, а Ивашка с Анриэттой вышли в сад.

Сама мысль о дружбе между мужчиной и женщиной была для московита странной. С родной сестрой – и то не всякий ладит. Было еще кумовство – кум с кумой состоят обычно в веселом приятельстве, и недаром в народе говорится: какая кума под кумом не была… Ивашка решил, что Анриэтта ему вроде кумы, соответственно с ней и обходился.

– Покрестилась бы ты, сестрица, – сказал он. – Была бы моему сынку восприемницей, так бы с тобой наконец и породнились.

– Не хочу, – ответила она. – У меня и без того запутанные дела с Господом.

– Вот и распутаешь. У нас при крещении все прошлые грехи смываются.

– Нет, не хочу.

– А чего же ты хочешь?

О том, что Анриэтта скучает, Ивашка догадывался. Не получив ответа, он сделал заманчивое предложение:

– Может, поедешь со мной в Царевиче-Дмитриев? Побываешь в Риге, купишь себе чего душа желает.

– А что потом?

Этого Ивашка не знал.

Он расспросил Анриэтту, как им с Денизой жилось в его отсутствие, и пошел к жене.

О супружеских радостях и речи быть не могло, они просто легли рядышком, укрывшись вместо одеяла большой простыней – ночи были очень теплыми.

– Я тебя люблю, – сказала Дениза. – И очень хочу, чтобы ты увидел сыночка.

– Да и я тебя люблю, и я того же хочу. Но поди знай, когда прикажут возвращаться… Завтра пойду к Башмакову, поклонюсь в ножки, может, позволит подольше побыть дома.

Так Ивашка и сделал.

Он был догадлив: не стал падать перед дьяком на коленки и биться лбом об пол, а сперва деловито и толково ответил на все вопросы о лифляндском житье-бытье, возникшие у Дементия Минича при чтении писем. Потом лишь, когда Башмаков сдержанно похвалил его, с самым смущенным видом сказал:

– Батюшка Дементий Минич, не вели казнить… дельце такое, что без твоей воли и приступать боюсь…

– Говори уж.

– Я про Петруху Васильева. Афанасий Лаврентьевич тебе о его шалостях писать не стал, чтобы молодца не позорить, а дельце такое… Приказал мне Афанасий Лаврентьевич его женить!

Много любопытного услышал Башмаков за все годы, что возглавлял Приказ тайных дел, но такого не доводилось.

– Да кто ты таков, чтобы его женить? Отец ты Васильеву, мать, тетка?

– Не вели казнить, вели слово молвить!

И, получив позволение, Ивашка объяснил, как вышло, что ему приказано искать для Васильева невесту.

– Забавно. И что же ты намерен делать? – спросил Башмаков.

– Перво-наперво – в храм Божий, заказать молебен Богородице, чтобы способствовала, и другой – Николаю-угоднику, чтобы хорошее приданое послал, потом – святому Спиридону Тримифунтскому в Даниловом монастыре, и еще, сказывали, принесли с Афона образ «Неувядаемый цвет»…

– Будет, будет! Помолился – далее?

– Далее матушка свах позовет. Все чин по чину… Да только, если свахи обманут и лежалый товар подсунут, с кого спрос? Да с меня же! Вот в чем беда: не хочу Петрухе, дураку, плохую невесту сосватать, а хорошую – тут самому во все вникать надобно! Не только свах слушать – они такого напоют! Самому девок глядеть, о приданом у знающих людей выведывать! Ведь Петруха мне – как брат родной! – пылко восклицал Ивашка.

– Так к чему же ты клонишь?

И тут Ивашка действительно повалился в ноги дьяку.

– Батюшка Дементий Минич, дозволь на месячишко в Москве остаться!

Башмаков рассмеялся:

– Воевода твой знает, что ты в Москве застрянешь?

– Да как же не знать? Понимает, чай, каково, когда свадьбу слаживаешь… Да он без меня не пропадет, есть кому бумаги переводить. Вон Воин Афанасьевич скоро к нему вернется.

– А какого ты мнения о Воине Афанасьевиче?

– Переводит изрядно, почерк у него отменный, из головы ничего не придумывает, непонятное слово хоть час по лексиконам ищет, но найдет…

– Я не про то. Как он с людьми ладит?