Глава IV.

КРИК ДЮГОНЯ[6]

С тех пор как умер от голода девятый матрос капитана Редвуда и был убит альбатросом десятый, никто из оставшихся в живых членов экипажа не брался за весла. Слабость и отчаяние совсем их одолели. Да и к чему, в самом деле, было грести? Впереди не было видно ни клочка земли. И никто не знал, далеко ли она. Судьба людей зависела теперь от случая: если им посчастливится, судно достигнет берега, независимо от того, будут они грести или нет.

Так думал каждый, и потому, оставив в покое весла, они сидели, не двигаясь, уныло опустив голову на грудь. И только малаец еще боролся с отчаянием, зорко вглядываясь в даль блестящими черными глазами.

Наконец длинный, душный день, бывший свидетелем гибели их товарищей, окончился, а в положении этих людей так ничего и не изменилось.

Жестокое южное солнце погрузилось в лоно вод. Наступили короткие тропические сумерки. И когда ночь окутала их своим мраком, отец и его дети преклонили колени перед тем, в чьих руках была жизнь их всех, и стали горячо молиться. Муртах провозгласил «аминь», а бронзовокожий малаец, который был магометанином, зашептал про себя молитву Аллаху. Так они делали каждое утро и вечер, с тех пор как покинули корабль и, рискуя жизнью, носились по океану.

Но в этот вечер они молились ревностнее, чем когда-либо до сих пор, потому что каждый из них думал о близком конце.

И вот ночью, на удивление всем, небо покрылось вдруг облаками, что предвещало им либо скорую гибель, либо спасение. Если поднимется шторм, волны разбушевавшегося океана могут поглотить утлое суденышко; но, если шторм будет сопровождаться дождем, они смогут набрать в лежащий на дне лодки брезент хоть немного пресной воды.

Однако дождь не пошел. Зато начавшийся еще с утра и усилившийся к вечеру легкий бриз перешел в сильный ветер. Началось что-то вроде небольшого шторма.

Ветер дул как раз в том направлении, в котором они хотели грести, пока у них были еще силы.

Это было первое мало-мальски значительное событие с момента их водворения на пинассе.

По мере того как ветер крепчал и капитан Редвуд ощущал на лице его свежее дыхание, в нем оживала слабая надежда.

То же самое испытывали Муртах и малаец.

— Парус бы теперь! — со вздохом пробормотал капитан.

— Смотли, капитан! Блезент есть — палус есть! — воскликнул Сэлу на своем ломаном английском, указывая на дно лодки.

— А правда, чем не парус? — подхватил Муртах.

— Иди, Мультах! Ты мне помогать. Мы взять весло, делать масьта. Сколо, сколо есть палус!

— Верно, Сэлу! Молодец! — ответил Муртах.

Он перегнулся за борт и выдернул из уключины одно весло. Малаец тем временем поднял брезент, развернул его и расправил.

Потом с проворством и ловкостью опытного матроса Муртах установил весло вертикально посреди лодки, воткнув его нижний конец, вместо «гнезда», меж двух шпангоутов[7] и накрепко привязав к одной из банок. И, наконец, при помощи капитана к этой мачте был прилажен брезентовый парус со «шкотом»[8]. Штормовой ветер тотчас же надул парус, и пинасса помчалась, рассекая волны и оставляя за собой сверкающую фосфорическим светом струю.

Люди в лодке не знали точно, куда гнало их суденышко: у них не было компаса. Но когда ветер начал крепчать, он дул в ту сторону, где только что закатилось солнце и еще виднелась узкая полоска желтоватого света. А зная, что подобные ветры часами не меняют направления, нетрудно было догадаться, что пинасса мчится на запад.

Когда затонул их корабль, они пытались вести суденышко именно в этом направлении, зная, что ближайшая к ним земля — большой остров Борнео — находится к западу от места, где это произошло.

И вот благодаря парусу они могут теперь за одну только ночь пройти расстояние, на которое потребовалось бы много дней тяжелой работы на веслах.

Стояла длинная двенадцатичасовая ночь — ведь известно, что ночь над экватором равна дню, а они были всего в трех градусах от экватора. И все это время ветер не изменял направления. Плотный и толстый брезент отлично выполнял роль паруса. Размер его, пропорционально судну, был вполне достаточен для того, чтобы при столь свежем ветре он мог служить пинассе превосходным штормовым трайселем[9] .

У руля стоял сам капитан Редвуд. Всех радовала та быстрота, с какой шло их суденышко, и, по мере того как оно удалялось от места кораблекрушения, люди становились бодрее. За ночь прошли, вероятно, не менее сотни миль. А едва забрезжил рассвет, они услышали звук, переполнивший всех еще большей радостью. Он пролетел над мрачной пучиной моря, перекрывая шум волн и свист ветра, и был похож на человеческий голос. И хотя в голосе этом звучала смертельная тоска, им отрадно было его слушать. Он вселял в них надежду встретить людей. Как бы тяжка ни оказалась участь этих людей, возможно, подобно им самим, пострадавших от кораблекрушения, она не может быть столь плачевной, как их собственная. Эти люди, разумеется, сильнее и крепче живых скелетов в пинассе.

— Что бы это могло быть? — спросил ирландец капитана. — Уж не тонут ли они?

Прежде чем Редвуд успел ответить, над океаном снова пронесся странный звук, еще более протяжный.

— Дюгонь![10] — крикнул Сэлу, узнавший голос этого крупного морского животного по характерным для него жалобным ноткам, придающим ему сходство с человеческим стоном.

— Ты прав, — подтвердил капитан. — Это всего лишь дюгонь.

В голосе капитана слышалось отчаяние. Дюгонь, или, как его называют малайцы, морская корова, был им решительно ни к чему, а его громкий рев — верный предвестник шторма — сулил новые беды.

Вот почему,