– А мы, конечно, на ногах стоим? Я чем, по-твоему, занят целыми днями? А Клер? Она что, по-твоему, не дохлая? Думаешь, больница – это тебе Club Med? А ей еще потом с малышней нянькаться и по дому колотиться. И ей сроду в голову не придет жаловаться. Ладно. Достал ты меня уже. Пойду спать. До завтра.

Антуан вышел, налетев по дороге на пластиковый стул. И мы с Полем остались на террасе одни, а младший брат, хлопнув стеклянной дверью, с нещадным скрипом поднялся на второй этаж.

– Надо же, кокс ему не зашел.

Я покачала головой. Мне было не до шуток. Просто сердце сжималось, на них глядя, – как кошка с собакой, причем уже давно. Мне просто было грустно – даже в такой день оба не способны сложить оружие. Как так вышло? Куда подевались те нежные, дружные братья, каких я знала? Старший опекал младшего, ласково подтрунивал над ним, защищал в случае чего, отдавал ему свои игрушки, маскарадные костюмы, книжки, диски. Вот они спят в обнимку в оранжевом отсвете туристической палатки, младший в объятиях старшего. Вот склонились над электрическим автотреком. Машут ракетками в саду, пока папа не разорется, что они топчут его газон, а мячик залетает в цветы. Вот старший среди ночи едет на машине за младшим забирать его с первых вечеринок, потому что папа заявил, чтобы на него не рассчитывали, – уже прогресс, если учесть, что Полю и тем более мне он вообще категорически запрещал ходить на эти чертовы вечеринки, и речи быть не могло, чтобы я показалась на улице в таком виде – юбка до пупа и размалевана, как уличная девка.

– Сколько ты уже здесь не появлялся? – спросила я.

– Не помню. Последний раз это было… нет, забыл.

Он взял стакан и поднес к губам. Выпил залпом, как всегда, поморщился. По-моему, не так уж он любил виски. Пил, только чтобы в голову ударило. Ему нравился эффект и быстрота. Вино для него в какой-то момент стало слишком медленным. Каким-то вялым. Недостаточно радикальным. Полумерой.

– Ну? И почему младший братец так на меня сердит?

– А ты как думаешь?

– Не знаю. Потому что я не сказал, что приеду… Потому что приехал… Думаю, из-за чего всегда. Из-за того, о чем я говорю в своих фильмах, как он считает.

– Если бы только в фильмах.

– В смысле?

– Ну… Твои последние интервью. Тут уж не скажешь, будто он что-то выдумывает.

– Слушай, ты же прекрасно знаешь, как журналисты все перевирают. Они меня путают с моими персонажами.

– Так-так, считай меня дурой. Нет, Поль, со мной не пройдет. Не пройдет, хоть тресни.

Его, похоже, задело. Он налил себе еще виски и закурил эту свою кубинскую сигариллу, я их запах терпеть не могу. Но на это ему тоже плевать. Ему на столько всего плевать, что прямо голова кругом. “По какому праву?” – иногда спрашивала я себя, когда мне вдруг случалось про это думать.

– Что на тебя опять нашло? – не унималась я. – Зачем ты опять такое выдал? Зачем ты вообще городишь в интервью всю эту чушь?

– Какую чушь?

– А то ты не знаешь. Все это фуфло. Строишь из себя невесть кого, типа у тебя было трудное детство, родители – невежды, расисты, гомофобы и все такое. Типа жили мы почти в нищете. Типа ты парень из пригорода, тебе пришлось вытаскивать себя из этого всего, дабы приобщиться к культуре, к искусству, влиться в среду интеллектуалов-буржуа, чьи правила жизни были тебе неведомы, и ты туда вперся со своими комплексами и проблемами – отречение и верность своему классу, весь этот булшит.

– Булшит? Ты теперь изъясняешься, как Антуан?

– Как хочу, так и изъясняюсь. И да, булшит. Ты прекрасно знаешь, что это туфта. Или такое преувеличение, такое самолюбование, такой натужный маскарад, что все равно туфта. В чем идея-то? Хочешь, чтобы тебя жалели? Или восхищались тобой? Восторгались, какой путь ты проделал? Чтобы медаль тебе дали за то, что хорошо учился в школе? Ахали, как ты высоко метил? Вечно прыгал выше головы? Или ты просто боишься, что иначе тебе не поверят, не признают тебя? Решат, что у тебя комплекс самозванца? Или ты пытаешься найти оправдание тому, что стал бессердечным, презрительным мудаком? Я скотина, но я не виноват, со мной отец плохо обращался…

– Ой-ёй… Вот это да. Весело, ничего не скажешь.

Он опрокинул в себя стакан, а я подумала: что это на меня нашло, с чего это я вдруг взяла на себя роль Антуана, учинила над Полем суд, который затеял бы младший брат, не уйди он спать в очередной раз, испугавшись, что сорвется от горя и у них дойдет до рукопашной. Или по малодушию. Иногда Антуан с Полем напоминали мне сцену из “Вали отсюда”[4], когда Мишель Блан, стоя перед Жераром Ланвеном, вслух спрашивает себя, что ему мешает дать тому по морде. А Ланвен отвечает: “Может, трусость?”

– Это верно… – заговорил Поль. – Ну, для начала, это не я преувеличиваю, а ты. Вчитываешь в мои слова невесть что. Но иногда, пожалуй… В общем… верно… меня это все так бесит. Промоушен. Эти их вопросы. Достали. Я говорю то, что они хотят услышать. Расцвечиваю слегка. Тоже занятие. Это вымысел, как в фильмах. Их продолжение, в каком-то смысле. Там тоже все неправда. Но ничего не выдумано. Во всяком случае, не целиком. Кому это знать, как не тебе.

Я подумала про маму. Поль всегда считал, что она в его работе ничего не смыслит, но она-то как раз была права, когда говорила, в чем его проблема: он со временем перестал понимать, где граница между ним самим и двойниками, которых он себе выдумывает. Она-то как раз была права: в итоге он сам поверил в собственного героя.

– Но я вот чего не понимаю, – защищался Поль. – Антуану-то что за дело до этого? Это же просто слова на бумаге, картинки на экране. Это не реальность. И вообще, он же меня знает. Мало ли что я где болтаю, мало ли что я выдумываю, это ничего не меняет, совсем. Так с чего он так кипятится? С чего он на меня взъелся?

– С того, что есть люди, которые в твою бредятину верят, вот с чего. Но по-моему, в основном он злится потому, что ты про него забываешь, Поль. Не приглашаешь его больше на показы своих фильмов. Почти никогда не звонишь, не зовешь его пообедать или поужинать. Или просто спросить, как у него дела. Он злится, потому что ты не отвечаешь на звонки. Потому что ты в такой отключке, что и вправду веришь, будто маму не волнуют твои