Несколько вечеров Влад провел в здешней библиотеке, по крупицам собирая обрывки информации об усадьбе. Таковой оказалось совсем немного. Владела домом и землями вдова государственного чиновника Наталья Николаевна Завойчинская с дочерями. О самом чиновнике не сохранилось почти никаких данных, всего-то, что был он ее мужем. Отыскалось и несколько старых фотографий. На одной из них стояла статная дама в окружении трех барышень не старше шестнадцати лет, запечатленных на фоне разрушенного ныне парадного входа. Две девушки были похожи друг на друга как две капли воды: невысокого роста, улыбчивые пышечки. Третья – высокая, тощая жердь с угрюмым взглядом и плотно сжатыми губами. Сама же Наталья Николаевна была похожа на всех троих сразу и одновременно ни на кого. Пышная фигура, не расплывшаяся, но подтянутая; пухлые губы, тронутые легкой полуулыбкой; изящный поворот головы; вздернутый тонкий нос.

С тех самых пор он потерял покой. Судя по архивным записям, чета Завойчинских не покидала дом во время революции. Не было и акта об изъятии их богатств в пользу молодого государства.

Как любое старое поместье, это хранило свой секрет. Была там какая-то темная история то ли с убийством, то ли самоубийством двоих дочерей. Их тела нашли в пруду, который после этого и засыпали. Что стало с третьей дочерью и самой Натальей Николаевной, документы умалчивали. Только на сохранившихся фотографиях некогда пышная дама походила уже больше на оживший скелет, нежели на человека. Была она в компании тощей девицы, ставшей еще уродливее с годами, и маленькой лохматой собачонки. Собачку держала на руках девушка лет семнадцати. По простой одежде было ясно – она из прислуги. И все же именно она привлекла самое пристальное внимание Влада, потому как оказалась почти точной копией его сводной сестры. Конечно, похожих людей немало, а если приглядеться, то сходство девчонки с Алисой весьма отдаленное. Но Влад в каждой мелочи видел теперь перст судьбы.

Судя по найденной описи имущества, проведенной управляющим поместьем, среди прочего хлама значилось изделие работы известного в то время ювелира Петра Старостина: «пара серег: четырех граммов золоту, да рубины по три карата в золотой же оправе». Как раз такие носила одна из сестер-близняшек. А если нашлась сережка, значит, где-то обязательно припрятаны и другие драгоценности.

Влад не хотел думать о потерявшихся, сгоревших или просто несоставленных документах и отчетах, он подхватил золотую лихорадку, полностью им завладевшую.

– Эй, малой, завтра полы вскрываем. – На плечо Влада легла тяжелая рука. – Пыли будет много, ты не приходи. Бывает еще и плесень опасная. Тут лет двести никто ничего не трогал.

Имени Якута никто не знал, только прицепившуюся намертво кличку. Он был единственным, кто смотрел на Влада без брезгливой гримасы, охотно жал руку и все время улыбался. Может, потому, что и сам был уродом: красноглазый, с белоснежными волосами, отросшими до плеч.

И все же он научился относиться к Якуту нормально, почти по-дружески, чего не позволял себе с другими. Людей нельзя подпускать слишком близко, они обязательно воспользуются этим, чтобы нанести сокрушительный удар в самый неожиданный момент. Якут не был опасен. И пусть чувствовалась в нем потаенная сила, даже мощь, Влад его совсем не боялся.

Теперь же его буквально затрясло: от нетерпения и накатившей злости. Он ждал этого дня почти полгода. А ему предлагают посидеть в стороне, пока другие поделят его сокровища.

Его сокровища. Никому не отдаст!

Думать об этом было сладко и невыносимо одновременно. Горло сдавливало, воздух выходил из легких с громким свистом. Так всегда бывало, если Влад чего-то сильно хотел. Его нетерпение обретало плотность, щетинилось острыми иглами вожделения, просилось наружу. Не находя выхода, мучило, доводило до исступления, делало раздражительным и агрессивным.

Рука Якута, оказавшись в жестком захвате, громко хрустнула, сам он вскрикнул, припадая на одно колено.

– Ты чего творишь! – Влад почувствовал, как его оторвали от пола, оттащили в сторону и бросили на пыльном полу. Поскуливающий Якут баюкал сломанную руку, висевшую плетью вдоль тела. – Мужики, гляньте, у него глаза кровью налились.

Влад не сразу понял: говорили про него. Перед глазами встал кровавый туман, сквозь который происходящее виделось ненастоящим, преувеличенным, придуманным. Деревянный пол с кусками старого паркета покрылся мелкой рябью, точно озерная гладь в ветреную погоду, затем и вовсе стал полупрозрачным, открыв подвальное нутро. Влад завороженно наблюдал, как поместье само раскрывает ему свои тайны. Даже дышать перестал.

Его разочарование оказалось столь же велико, как и ожидание. Паутина, грязь, обломки старой мебели и бутылочные стекла – вот и всё его сокровище. Кто-то побывал здесь до него, опередил, обманул. Он в бессилии опустил вмиг отяжелевшие веки, навалилась страшная усталость.

Вдруг в голове раздался страшный рык. Влад распахнул глаза и увидел прямо перед собой медвежью морду с желтыми клыками, каждый длиной и толщиной в два его пальца. Лицо обдало смрадное дыхание, сердце ухнуло в пятки.

А потом все стихло.

Туман рассеялся. Влад смотрел на дыру в полу. Самую обычную, без всякой мистики. Его все еще держали с двух сторон, но он больше не пытался вырваться. Смысла не было.

– Вот ведь зараза! – выругался кто-то из рабочих. – Еще бы шаг, я бы сам в эту яму провалился. Сколько мы здесь уже, чего пол вдруг сейчас рухнул?

– Доска гнилая. – Якут все еще держался за руку и бросал гневные взгляды на Влада. – Сто раз пройди, на сто первый треснет. Надо новую заказывать да перестилать от греха. Ребятишки сюда постоянно шастают, сколько им ни запрещай.

* * *

Он так и не пришел. Алиса прождала брата неделю, часами просиживая в каптерке старого Михайловича, слушая его рассказы о жене, детях и внуках. Девочка машинально кивала, улыбалась, когда сторож начинал смеяться. Суть разговора до нее не доходила, все мысли были о Владе.

Алиса боялась, что он мог пострадать: попасть под машину, нарваться на банду хулиганов или просто потеряться.

Несколько раз в день приходила Горгулья, уводила ее в столовую, заставляла спать в тихий час. Алиса капризничала, вырывалась, но в итоге сдавалась. Тихий час она не любила особенно. Сон к ней не шел, как Алиса ни старалась зажмуривать глаза. А с соседней кровати безмятежно улыбалась Нинка, и Алиса завидовала этой ее беззаботности. У Нинки не было совсем никого, а значит, и ждать ей было нечего. Завидовала и тут же жалела беспутную Нинку. Человеку обязательно нужен кто-то, кого можно ждать, пусть даже очень долго; с кем можно поделиться радостью или же, напротив, грустью. Ведь близкие для того и есть, чтобы принимать тебя любым. Так думала Алиса.

Сразу после тихого часа она бежала к Михайловичу. Сторож, завидев девочку, торопливо тушил сигарету и протягивал яблоко, точно зная – полдник та пропустила. Потом он уходил, ненадолго оставляя Алису одну. Девочка грызла яблоко и плакала, пока хозяин каптерки не возвращался. Всегда немного повеселевший, с блестящими глазами.