Он назвал книгу «Анатомия призраков» и напечатал ее в собственной небольшой типографии на Мэйд-лейн в Суррей-Сайде. Затем дал рекламу в газетах и отвез тираж в магазин на Лиденхолл-стрит. Книга вызвала некоторый ажиотаж. Анонимный обозреватель из «Джентлменз мэгэзин» обвинил автора в том, что он без пяти минут атеист. Два священника-диссидента объявили сочинение нечестивым. Приходский священник церкви святой Этельбурги в Бишопсгейте прочел исключительно враждебную проповедь, выдержки из которой были напечатаны в «Дейли юниверсал реджистер» и затем обсуждались в частных гостиных и общественных местах по всей стране. В результате книга хорошо продавалась, что было весьма кстати, поскольку после смерти Джорджи мало что приносило доход.

Магазин торговал старыми и новыми книгами, брошюрами, письменными принадлежностями и рядом патентованных лекарств. К несчастью, за два месяца до смерти Джорджи Холдсворт взял две крупные ссуды: одну — чтобы расширить помещение, другую — чтобы приобрести библиотеку частного коллекционера, наследники которого не усматривали в чтении пользы. После смерти сына он редко заходил в магазин. Беспечный помощник сложил новоприобретенную коллекцию в подвал, где сырая зима уничтожила две трети книг. Тем временем управляющий типографией заболел и уволился; Холдсворт передал предприятие его заместителю, но тот оказался негодяем и пьяницей и выжал из дела все соки. Однажды ночью небрежность заместителя оказалась даже более вредоносной, чем его криминальные наклонности: он отправился домой, не потушив свечу, и к утру типография сгорела дотла, включая все ее содержимое. В огне Холдсворт также потерял все книги, которые перенес с Лиденхолл-стрит, в том числе почти все нераспроданные экземпляры «Анатомии призраков».

Марии, казалось, не было дела до этих несчастий. Не считая визитов в часовню, она не выходила из дома на Банксайд у Козьей пристани. Большую часть дня Мария проводила либо на коленях, либо запершись с женщиной, которая умела говорить с призраками и передавала утешительные послания от Джорджи.

В марте Холдсворту наконец удалось пробиться сквозь ее сосредоточенность, хотя он предпочел бы сделать это другим способом. Срок аренды дома истекал в День середины лета[3], и он был вынужден признаться жене, что они не смогут продлить ее даже на квартал. Он сказал, что еще не обанкротился, но опасно близок к этому. Им придется съехать из дома у Козьей пристани.

— Я не могу отсюда уехать, — сказала Мария.

— Мне очень жаль, но у нас нет выбора.

— Но, сэр, я не могу покинуть Джорджи.

— Дорогая, он больше не живет в этом доме.

Она яростно затрясла головой.

— Нет, живет. Его земное присутствие сохранилось в месте, где он был рожден, где он жил. Его душа смотрит на нас с небес. Если мы съедем отсюда, он не сможет нас найти.

— Умоляю, не надо расстраиваться. Мы заберем его с собой, в наших сердцах.

— Нет, мистер Холдсворт.

Мария сложила руки на коленях. Она была маленькой спокойной женщиной, очень опрятной и самодостаточной.

— Я должна остаться со своим сыном.

Холдсворт взял ее холодные руки, безучастно лежавшие на коленях. Она даже не взглянула на него. Ему было все равно, что типография погибла, что остатки магазина на Лиденхолл-стрит в течение недели пойдут с молотка и что вырученных денег, возможно, не хватит даже на покрытие долгов. Но ему было не все равно, что его жена стала возлюбленной незнакомкой.

— Мария, у нас впереди еще несколько недель, чтобы свыкнуться с этой мыслью. Мы все обговорим, решим, когда и как вернемся сюда, если ты этого хочешь. В конце концов, мы можем ходить мимо дома, когда пожелаем, хотя и не заходя внутрь. Постепенно мы вполне свыкнемся с этой мыслью.

— Джорджи передает папе свою самую горячую любовь, — Мария лепетала, как ребенок. — Он говорит, что мама и папа не должны покидать его обожаемый дом.

Холдсворт ударил жену, и она скорчилась в углу гостиной. Он сломал стул и высунул кулак в окно, которое выходило на реку.

Он никогда раньше не бил Марию и никогда больше не ударит. После стоял в гостиной, и кровь бежала по руке — он ободрал костяшки пальцев о зубы жены. Он плакал, впервые с тех пор, как был ребенком. Мария глядела на него с пола; ее глаза были полны боли и удивления. Она коснулась головы и уставилась на кровь на своих пальцах. На ее губах тоже кровь, которая запачкала голые доски пола. Кто бы мог подумать, что один удар причинит столько вреда?

Холдсворт поднял жену, принялся целовать и обнимать ее и говорить, что, конечно же, скоро они воссоединятся на небесах, все трое. Но было уже слишком поздно.

Той ночью они легли спать рано. К своему облегчению, Холдсворт крепко уснул. Сон был последним прибежищем, которое у него оставалось, и, кувырнувшись в него, он жадно распахнул ему объятия. Утром он проснулся от громкого стука во входную дверь. Мария больше не лежала рядом с ним на кровати, где Джорджи был зачат и рожден. Она утонула у Козьей пристани.

Поразительно, как быстро может рухнуть жизнь, если убрать ее опоры. В миг того резкого пробуждения Холдсворту показалось, что он потерял всяческую материальность. Он по-прежнему перемещался в реальном трехмерном мире, мире, существующем во времени и населенном людьми из плоти и крови, но сам более не состоял из упомянутых веществ. Словно тело претерпело химическую метаморфозу, которая изменила его состав. Он стал аморфным, как туман над рекой.

В отличие от Джорджи, тело Марии осталось нетронутым, не считая разбитой губы и ранки, немногим серьезнее царапины, на левом виске — цвета тернослива, размером с пенни. Мария была полностью одета.

На суде Холдсворт и два его соседа показали, что Мария часто выходила подышать рано утром и имела обыкновение прогуливаться по Банксайд, время от времени задерживаясь у Козьей пристани, где в прошлом ноябре в результате несчастного случая погиб ее сын. Большое значение было придано факту, что утро выдалось туманным. Два лодочника, которые в означенное время находились поблизости, заявили, что ничего не видели уже в паре ярдов от собственного носа, не говоря уже о куполе собора Святого Павла за рекой. К тому же сама пристань пребывала в прискорбном состоянии — ветхая, сплошь покрытая зеленой тиной и оттого скользкая. Коронер, человек гуманный, не раздумывая, вынес вердикт; смерть вследствие несчастного случая в отсутствие свидетельств противоположного.

Через несколько дней Холдсворт наблюдал, как его жену опускают в кладбищенскую землю. Ее положили в одну могилу с сыном. Холдсворт отводил глаза, чтобы случайно не увидеть маленького гробика Джорджи.

На похоронах Нед Фармер стоял рядом с Холдсвортом, а миссис Фармер вместе с немногочисленными родственниками и друзьями — за их спинами. В юности Холдсворт и Фармер вместе учились. Нед был крупным, неуклюжим, добродушным мальчишкой, а теперь стал крупным, неуклюжим, добродушным мужчиной. Единственным дальновидным решением в его жизни стал брак с дочерью богатого печатника из Бристоля, хотя и это решение принял не он, а упомянутая леди. Теперь ее отец умер, и его единственная наследница решила, что настала пора перебраться в Лондон и развернуть дело здесь, ведь именно в столице можно сколотить состояние на издании и продаже книг. Она уговорила Неда предложить выкупить остатки дела, которое Холдсворт созидал годами. Предложение было не слишком щедрым, но зато верным, в то время как план пустить все с молотка содержал в себе немалую долю риска. Более того, Нед сказал, что аренду дома на Банксайд они тоже переведут на себя.