– Разлука продлится недолго, женушка моя, всего лишь месяц – четыре недели! – прошептал он, прикоснувшись губами к впадинке на ее шее.

Эрмин уже очень сильно тосковала по Тошану, и каждое слово, которое она произносила, бередило ее душевную рану, вызванную разлукой с любимым человеком.

Лоранс, с пролуприкрытыми глазами сидя в ложе, покусывала губы. Она повторила за певицей фразу «Коль в объятьях твоих я от страсти томлюсь», и по спине у нее побежали мурашки. «Как, наверное, приятно любить и чувствовать себя в объятиях мужчины! – подумала она. – И не какого-нибудь мужчины, а своего избранника». Избранником Лоранс Дельбо был некий Овид Лафлер, учитель, который был старше ее на двадцать три года. Мари-Нутта знала об этом, но, будучи девочкой рассудительной, не одобряла увлечение сестры.

– Лоранс, с твоей стороны очень глупо влюбляться в мужчину, который мог бы быть твоим отцом! – увещевала она сестричку. – Тебе уже шестнадцать с половиной лет, и ты вполне можешь претендовать на красивого молодого юношу. Кроме того, Киона тебя предупредила: Овид Лафлер увлечен нашей мамой, причем еще с начала войны.

Однако ничто не могло повлиять на красивую девушку-подростка с голубыми глазами, шелковистыми светло-каштановыми – почти русыми – волосами, белой кожей и слегка вздернутым носиком.

Закончив исполнение «Гимна любви», Эрмин вскоре оказалась по ту сторону занавеса, который задернули рабочие сцены. Она чувствовала себя ужасно уставшей, но при этом ее охватило ликование. Лиззи потянула ее за руку.

– Браво! Да-да, браво! Ты завоевала их, своих квебекцев, и они требуют, чтобы ты снова вышла на сцену. Слышишь? Они все еще аплодируют. Ну да ладно, они в конце концов устанут хлопать и разойдутся, но я готова с тобой поспорить, что мы продадим в большом салоне превеликое множество пластинок. Ты должна будешь поставить на них свои автографы.

– Лиззи, заговорщица, тебе что, больше нечего мне сказать? Я заметила в ложе Мадлен мою мать, а также отца и дочерей.

– Это сюрприз для тебя! – рассмеялась постановщица. – Думаю, твои близкие родственники вот-вот нагрянут сюда. Ты с ними быстренько расцелуешься, а затем еще разок выйдешь к публике.

Певица мысленно констатировала, что все прекрасно организовано и функционирует, как хорошо смазанный механизм. Лиззи куда-то испарилась, а Эрмин направилась в свою гримерную, чтобы напудриться и выпить воды. Однако не успела она дойти до гримерной, как ее окружили и в самом деле нагрянувшие к ней родственники.

– Мама! – закричал Констан, вцепившись в ее платье. – Я не баловался и не шумел, но сосал свой палец…

– Дорогой мой, на этот раз у тебя было право это делать.

Затем певица угодила в объятия к своей матери. Лора бережно поцеловала ее в обе щеки и стала разглядывать.

– Ну что, дорогая моя? Ты довольна? Признайся, ты никак не ожидала нас увидеть.

– Мама, папа, как я рада! – воскликнула Эрмин, бросаясь на шею отцу.

– А мы? – шутливо возмутилась Мари-Нутта.

Она выглядела очень элегантной в узком прямом платье из зеленой тафты и с высокой прической, которая подчеркивала ее четкий, словно отчеканенный на медали профиль. Ее носик был более строптивым, чем у ее сестры, а цвет кожи – не таким белоснежным.

– Мои обожаемые доченьки, а ну-ка быстренько подойдите и поцелуйте меня! – воскликнула Эрмин, раскрывая свои объятия. – Вы великолепны. Ну прямо иллюстрации из журнала мод.

Лоранс стояла молча, слегка зардевшись. Она вела себя гораздо более сдержанно, чем ее сестра, даже когда находилась в семейном кругу. Одета она была в темно-синий дамский костюм – пиджак и юбку. Из-под пиджака виднелась бежевая шелковая блузка. Лицом и фигурой Лоранс была похожа на сестру, а вот манера поведения и привычки у нее были совсем другими.

– Мне кажется, у тебя самый красивый голос в мире! – тихонько сказала Мадлен, обращаясь к Эрмин. – Мне было очень интересно находиться здесь, в этом красивом месте, слушать твой голос и видеть тебя в свете прожекторов. Ты была похожа на ангела.

– Спасибо, Мадлен, спасибо! – ответила певица, обнимаясь со своей давней подругой.

По мере того как время текло год за годом, эта милая индианка, приходящаяся Тошану двоюродной сестрой, стала для Эрмин незаменимой подругой и в радостях, и в горестях.

– Мы немедленно отправимся ужинать, – вмешалась в разговор Лора. – Думаю, в твоем отеле, дорогая, еду подают до довольно позднего времени, да? А еще нужно будет пригласить Бадетту. Она ведь твоя хорошая знакомая.

– Да, конечно, мама. А где Киона? Я думала, что она рядом с вами, сидит в глубине ложи.

Жослин со смущенным видом почесал шею. Лоранс и Мари-Нутта подняли глаза к потолку – так, как будто не хотели, чтобы этот вопрос задали и им.

– Что-то случилось? Да скажите мне наконец! Мне нужно идти в большой салон, чтобы ставить автографы на пластинках. Если верить Лиззи, покупателей будет много.

– Твоя очаровательная сестренка отказалась покинуть Роберваль и приехать сюда, – проворчала Лора. – Она решила, что не может оставлять Мирей одну. Если тебя интересует мое мнение, то могу сказать, что это надуманный повод. Кроме того, я договорилась с домработницей, которая приходит по утрам наводить у нас в доме порядок, чтобы она присмотрела за нашей приболевшей служанкой. Ситуация складывается немного нелепая: мы теперь находимся в услужении у нашей служанки. Пойдем…

– Мама, я не могу упрекать Киону за то, что она заботится о Мирей! – сухо возразила Эрмин.

– Именно эти слова я твердил твоей матери всю нашу поездку, – сказал Жослин, – но она продолжала сердиться… Здесь жарко. Я пойду покурю сигару.

– Пойдем, папа, я покажу тебе, где находится служебный вход, через который заходят и выходят артисты, – пошутила Эрмин. – Ты мог бы подышать воздухом, немного прогуляться и вернуться через главный вход.

В течение следующего часа, хотя Эрмин и пришлось почти непрерывно общаться с публикой, она не могла заставить себя не думать о Кионе. Ее чудаковатая сестренка не любила город и предпочитала спокойную жизнь на лоне природы. Тем не менее ее отказ приехать показался Эрмин очень странным и даже вызвал у нее тревогу. Ставя свою подпись на упаковке пластинок, певица то и дело концентрировала все свое внимание на Кионе, пытаясь мысленно поговорить с ней. В свои шестнадцать лет и пять месяцев Киона отличалась удивительной – и весьма необычной – красотой. Будучи умной и рассудительной не по годам, она немножко посмеивалась над своей внешностью и упорно заплетала в косы свои длинные светлые волосы, имевшие рыжеватый оттенок, носила полотняные штаны и юношеские рубашки. Ее кожа цвета дикого меда служила прекрасным фоном для ее миндалевидных янтарных глаз. Взгляд этих глаз удивительно напоминал взгляд волка.

«Киона, если бы ты только знала, как мне не хватало тебя во Франции! Я не получила от тебя ни одного знака, ни одного видения и ни разу не видела тебя во сне», – мысленно посетовала певица.