Тела любовь... Не придет?... Неужели он не придет?...

———

В СТАНИЦЕ

«Из с. Яремной красноармейцы, по распоряжению комиссара Орлова, угнали свыше ста казацких женщин. Отрядом белогвардейцев они были отбиты, а красноармейцы зверски замучены казачками.»

(Изв. Цар. Сов. от 15 ян.).

———

Колеса скрипели. От скощенной травы шел аромата,удушливый и пряный. Слегка соннилось. Минутами терялось понимание слов и фраз.

Дорога пропадала,и вместо линии — прямой и белой — виднелись образа и лица услышанных рассказов. Кошмарных. О людях озверевших.

Казалось странным, что спутница моя, казачка — девушка с густой чернеющей косой, мне монотонила спокойно, безразлично об ужасах станичных...

Я сравнивал ее с травой, растущей по краям дороги. Бесполезно и вяло зеленая трава боролась с белой придорожной пылью. Отчаявшись уйти, трава махала только своею головою. Усталой. Пожелтевшей. Тележные колеса попрежнему скрипели...

———

Рано утром прискакал в ст. Яремную казак из штаба. Собрал станичников. Всех. Пришло много баб Послушать новости.

„В чем дело?“

„Да вот есаул приказал сообщить вам, хлопцы, что завтра в вашу Яремную красные придут. Идет их видимо-невидимо. С пушками и пулеметами. И нашим нет мочи справиться. А вы поступайте — как знаете Хотите — защищайтесь, хотите улепетывайте к Ростову.“

Поднялся шум. Крики. Более молодые и из штрафованных — принялись вопить : „Вот и славно! Да здравствуют красные! Наконец будет свобода! Долой стариков, долой буржуазию!» Старики серчают, ругаются.

А дед Гаврилу, старый крепкий казак, с чубом длинным и седым — полез прямо в драку.

„Ах! Сукины дети! Зеленая крапивница! Иудино семя! Я покажу вам — как большаков хвалить!“

Еле-еле разняли.

Долго спорили казаки.

Молодой казак, Парфен Мименов, с усами длинными, как бабьи космы, с простреленной на войне щекой и с Георгиевским крестом на выцветшей от солнца ленте, размахивает энергично руками и призывает станичников „дать красным отпор.“

„Что, ребята, или труса празднуете? Боитесь с красными сражаться? Поджилки дрожат?“

„Неладное, Парфен мелешь“ — перебивает его — толстый, с окладистой бородой, купечествующий казак Сигров. — „Неладное несешь! Сила солому ломит! Противу рожна не попрешь! И глупое дело с пушками штыками сражаться! А по моему — так надыть по середке пройти!“

„По какой середке? Объяснись, Емельяныч!“ раздаются сочувственные голоса из толпы. — «Красные, сказывают, забижают только казаков. И негоже нам здесь оставаться. Но баб — они не трогают. Так вот рассудите сами. Коли уйдем все — красные все разграбят, да поди и село сожгут. Оставаться всем — тоже несподручно, А по моему — оставим баб охранять наши хаты, а сами айда!“

„Ишь, толстый пес, что придумал“ — налетела на него старая, с ногами бревнам подобными, толстуха — вдова Митрохина, „баб оставлять!“

„Небось, Митрохина, никто из красных не польстится на твою красоту, никто не тронет.“ Хохот, шутки. Долго спорили. Шумели казаки. И когда стало смеркаться и издали донесся чуть слышный пушечный гул — порешили казаки : баб оставить хаты охранять, — а самим убраться по добру по здорову.

———

С плачем, с завываниями провожали своих мужей, отцов и братьев бабы станицы Яремной.

Проводили. Поплакали и заперлись в хаты, закрыв наглухо и ставни и двери.

„Что за оказия. Ишь станица точно вымерла. Неужели все убежали?“

„Красный“ офицер, плотный, с лицом цвета краснокирпичнаго, с револьвером без кобура — остановил свой „красный отряд“ на церковной площади. Отряд — небольшой. Штыков около ста. Пулеметы. Одна „легкая“ пушка.

„Нет, товарищи, оно кажется скорее, што казачье запряталось по домам. Вишь, двери запертые!“

Белобрысый, с широким скуластым лицом, по говору ярославец, „красный“ солдат делится своими соображениями с офицером, бесцеремонно похлопывая его по плечу.

Офицер и солдаты пьяны. Некоторые с трудом стоят на ногах, бессмысленно улыбаясь. Грубо шутя.

„А ну, ребята, разыскать жителей. Вот поповская хата. Приволоките-ка попа!“

Нехотя в развалку, сплевывая шелуху семечек — несколько солдат пошли „за попом.“

Другие рассыпались по селу. Ловя кур и уток. Ломая закрытые двери и ставни.

Скоро в селе поднялся шум. Бранный. Возня и вопли баб, смешанные с режущим немилосердно уши кудахтаньем кур.

———

Вместо священника, ушедшего вместе с мужиками, красные тащат к офицеру попадью. Молоденькую, красивую, с черными глазами женщину. Она испуганная, горько плачет. По-детски. И просит ее отпустить.

„Голубчики, возьмите все — хлеб, мясо, отпустите только меня.“ Красные не слушают ее мольбы. Они грубо тащат ее. И возбужденные видом молодого женского тела, тискают и щипают свою жертву.

———

Во дворе хаты старухи Митрохиной — двое красных пытались поймать жирную индейку. Старуха, разъяренная,с громадной железной киркой в руке, гоняется по двору — за красными. Загнанный ею в угол двора — один из красных, — молодой парень, с лицом глупым, сильно курносый — вытаскивает револьвер. И слегка зажмурившись — стреляет в старуху.

Митрохина, неловко качнувшись, оседает на землю, Пуля попала, видимо, в сердце.

Солдат, ухмыляясь, шарит у нее в кармане. Вытаскивает ключи и кошелек. Торжественно показывает их своему товарищу. И поспешно оба скрываются в хате Митрохиной.

Маленький песик, щенок, подходит к убитой Митрохиной. Виляет пушистым в белых пятнах хвостиком. Замечает красную лужицу набежавшей из раны крови. И жадно — точно спеша — начинает лакать.

———

„Чего надыть?“

„Впусти. Не то выломаем дверь!“

„Да мужа нетути. Ушел в поле!“

„Отворяй!“

Трое красных ломятся в богатую хату казака Ситрова. Его молодая жена, первая красавица на всю станицу, черноволосая, с черными глазами стоит перед запертой дверью. И, испуганная, не решается отворить. В углу ее маленькая трехлетняя дочка — плачет навзрыд не то от криков и ругани красных, не то от невнимания материнского.

Наконец дверь падает. И трое красных врываются в хату.

„Чего Вам надо? Что вы как разбойники, врываетесь в дом?»

Вид женщины, в своем гневе еще более красивой, приводит в неистовство красных солдат. Без слов, бородатый, высокий солдат, веснущатый с сифилисным носом — хватает ее за груди и пытается повалить на пол. Женщина вырывается и, точно в порыве отчаяния, тесно прижимается к своей маленькой дочурке, как бы надеясь найти в ней защиту от звериных людей. Бородатый красный, раздосадованный новой помехой, вырывает за ноги из рук матери девочку и с силой разбивает маленькое тельце о каменный выступ русской печи. Широкой и серой. Кровяные брызги заливают стены хаты, выступ печи и желтый глянцевый пол.

Солдат наваливается всей тяжестью своего тела на обезумевшую от страха и горя