Эйтин, 1739

– Ну, признавайтесь, кто вы такие! И какого черта делаете в поместье моего родственника!

Та же самая наглость мальчишки, которая только что заставила Иоганну окаменеть, теперь – и достаточно быстро – привела ее в себя. Но самую малость: сил княгини хватило только на то, чтобы прошипеть дочери:

– Скорее кланяйтесь! Это герцог Голштинии, мой племянник и ваш троюродный брат, а его мать Анна Петровна была дочерью русского императора Петра Первого… Вспомните, сколько раз я вам рассказывала об этом. Да кланяйтесь же!

Фике, как учила ее мадемуазель, приподняла пышные юбки и присела в поклоне.

– Не так, – шипела сзади Иоганна, – не так кланяются наследнику сразу трех фамилий.

Фике присела в еще более низком поклоне. Мальчишка ехидно улыбался, но с места не сходил.

– Я жду, ну!

«Какой противный у него голос…» – подумала девочка.

Иоганна открыла было рот, чтобы представиться, но тут наконец загремела барабанная дробь: барабанщики церемониального войска епископа пришли в себя. За этой дробью голос Иоганны пропал, будто его и не было вовсе.

– А, – протянул несносный принц, – так вы тоже наши родственники… Ну и ну, семейка… Где нас только нету… Вот уж дядюшка расстарался, всех созвал. Значит, попируем вечером!

И, не дожидаясь ответа ошарашенных дам, простучал башмаками в глубь коридора. Лакеи, замершие по обе стороны настежь распахнутых дверей, тоже не могли прийти в себя от наглости юного принца.

– Ах, как весел его высочество! Как он решителен! – прошелестела Иоганна.

Фике промолчала – она в который уже раз убедилась, что ее мать, такая властная с прислугой, становится тишайшим, робким и зависимым существом в присутствии богатых родственников. Сейчас преображение было тем более заметно – ведь от момента нотаций в карете до мига, когда принц Карл, хохоча, унесся по коридору, прошло всего несколько секунд.

Только сейчас девочка смогла оглянуться. Только сейчас она заметила, что вымощенный камнем двор продолжается в глубь парка дюжиной дорожек, по краям которых цветут, несмотря на осень, яркие цветы; что дорогу к резиденции принца преграждает шлагбаум, рядом с которым так уместно смотрится будка с часовым; что барабанщики церемониального войска, все, как один, суровые усачи, выстроились в две шеренги у стены замка под навесом.

– Наконец почести, дочь моя, да, заметь, немалые, – прошептала Иоганна.

«Должно быть, прием ожидается нешуточный… Церемониальный караул… Выходит, я ошибалась. Не Фике, а мне еще улыбнется удача!»

Сейчас, как, впрочем, и всегда, Иоганна думала лишь о себе. О своем комфорте, своем будущем и своих желаниях. Ни старшая из детей, София Августа, ни младшие не интересовали ветреную даму. Ей, ей одной, она была убеждена в этом, должен служить весь мир, перед ней одной преклонять колени… Некоторое время она еще будет пребывать в этом убеждении. И притом достаточно долго. Ибо вырастила, о нет, обрела в дочери своевольную и наблюдательную соперницу. Фике еще не догадывалась, что час ее торжества грядет. До этого оставалось еще долгих пять лет.

Щебечущая от возбуждения Иоганна торопилась вслед за церемонно вышагивающим лакеем в напудренном парике. Она не оглядывалась, не смотрела, следует ли за ней дочь, – более того, она, похоже, о ней просто забыла, предвкушая миг, когда припадет к руке епископа.

Эйтин поражал великолепием. Поражал более всего тех, кто не видел дворцов богаче, уютнее и благоустроеннее. А Фике была отнюдь не разбалована ни роскошью, ни даже простым уютом.

Старинные гобелены, повествовавшие о неведомых охотах уважаемых предков нынешнего владельца замка, чуть покачивались от сквозняков, вольно гулявших меж древних стен. Цветы в высоких вазах трепетали, огонь в светильниках клонился, словно пытаясь сопротивляться ветерку, чувствующему себя хозяином положения.

Свора борзых, оккупировавшая большую гостиную, жалась к разожженному камину. Собаки лишь проводили взглядами новых гостий, но не попытались даже привстать или залаять.

Тяжелые темные двери распахнулись, пропустив Иоган ну и Фике в отведенные им покои. Здесь было чуть теплее, чем в замковом коридоре: веселый огонь в камине, плотно задернутые вишневые шторы, пышно взбитые постели.

– Ох, как же я люблю уют и достаток, – почти простонала Иоганна. – И когда наконец мне повезет назвать подобные покои своими…

Фике молча пожала плечами. Увы, ей тоже очень хотелось бы узнать, когда богатство и уют станут доступны княжескому дому Ангальт. Но этого ей не мог пока открыть никто. А сейчас следовало как можно скорее избавиться от накидок и привести себя в порядок – гонг уже позвал гостей в пиршественный зал.

– Принимать нас будут в малом зале для торжеств, – проговорила Иоганна, взбивая кружева у декольте и окутывая себя белым облаком пудры. – Это все-таки семейная встреча, не государственный прием.

– Да, матушка, – Фике узкой ладонью провела по своему более чем скромному платью.

– Фике, дитя, еще раз напоминаю: вы должны служить образцом поведения… Помните: девушке не к лицу объедаться, словно пьяному гусару, – вкушайте мило, старайтесь выглядеть как можно незаметнее и, умоляю вас, не раскрывайте рта без моего позволения!

«Ох, матушка, как же вы ненавидите всех своих детей, как ненавидите меня… Думаю, доведись вам отказаться от всех нас, вы бы с удовольствием это сделали. Однако сейчас вы во мне еще нуждаетесь. И я нуждаюсь в вас. Но придет время, когда вы во мне будете нуждаться как никогда, а я же, напротив, нуждаться в вас не буду совершенно. И вот тогда я скажу вам, чтобы вы не смели рта раскрыть без моего согласия!»

Воистину, нет у нас врагов страшнее, чем мы сами, ибо слово, оброненное невзначай, может вернуться к нам подобно удару шпаги и лишить нас не только надежды, но и самой жизни.

Прием действительно проходил в малом зале. Иоганна сидела напротив дочери, но была вся там, во главе стола, рядом с епископом Августом. Тот вел неспешный монолог о политике, не слишком нуждаясь в собеседниках. Должно быть, оттого, что преотлично знал, что гости внимают каждому его слову как истине в последней инстанции. Проблемы отношений России со всем остальным миром занимали его уже очень много лет. Иллюзий об этих отношениях он не питал, однако предпочитал не думать о том, что его возвышение, о котором слухи уже добрались и до Эйтина, есть дело рук России. Вернее, не столько рук, сколько немалых денег, которые будут выложены за его воцарение на шведском престоле.

Фике тоже прислушивалась к этому монологу. Да, Иван Бецкой был прав: именно здесь, в крошечных княжеских дворах, вершится история, как бы возвышенно это ни звучало. Именно здесь растут будущие императоры и короли, именно здесь получают они представление о высокой политике. Именно это воспитание делает их потом врагами империй или союзниками. Именно…