не представлял. Правда, была припасена кое-какая литература, две ксерокопии на папиросной бумаге. Пшеницы он с собой набрал, чтобы в дороге питаться размоченным зерном, — хотелось попробовать, говорили, что особое просветление наступает на пятый-шестой день. Раньше ему все как-то не удавалось ни сыроедением заняться, ни поголодать, потому что работал Бегемот грузчиком в овощном магазине на бывшей Живодерке, ныне улице Красина, и если б заголодал, то очень скоро протянул бы руки и ноги. Из-за специфики этой поганой приходилось рубать как все нормальные люди, да еще после рабочего дня тянуло на что покалорийней — хорошую котлету и кружку пива, так что не до зерна было, лишь бы только тлетворного беса чревоугодия одолеть. Надеялся, что хоть в дороге удастся посидеть на пшенице. Куда там! В дороге он убедился, что Фрейд неправ и Павлов неправ, не все описали. Ведь это же прямо рефлекс какой-то: одни сходят, едва успев убрать в сумки горы недоеденной жратвы, садятся другие — и тут же начинают доставать вареных курей, пирожки, огурцы и помидоры, откупоривать бутылки с пивом и лимонадом. Вот и пожуй в такой обстановке зерно! Два дня Бегемот вообще ничего не ел, только чай пил по стакану, и как только очередной сосед — а они менялись в день раза три — заходил в купе и, с кряхтением поставив сумки и чемоданы на сиденье, начинал в них рыться, он выходил в коридор, закрывал за собой дверь и смотрел на пробегающий пейзаж, стараясь думать чем-нибудь постороннем. В Омске сели двое командированных с водкой, так от этих вообще еле отбился, все предлагали выпить и страшно обижались на отказ. Так вот ехал. Голод — не тетка, пришлось тоже выскакивать на остановках, покупать кефир, булочки. И почитать не удалось.

Ну ладно, это еще туда-сюда. Шесть суток ехал, неделю убил, доехал до этого самого Хабаровска, — а отсюда океана и близко не видать, надо ехать дальше, во Владивосток. По карте казалось — ерунда, ближе, чем из Ленинграда в Москву, ночь выспаться в вагоне. Однако, как оказалось, это смотря как мерять — откуда и куда короче. Стали требовать паспорт, прописку. Да зачем? Он прямо обалдел. Ведь черноморское побережье тоже считается погранзоной, тоже по ночам, бывает, с пляжей гоняют, но тут… Да может, у него это цель жизни — увидеть океанский прибой!

Ну ладно, взял билет докуда дали, решил потихоньку зайцем прорваться. И прорвался. До Бикина. Ночью его ссадили и — на заставу. Главное — что без документов. Ночь продержали в камере с такими же бедолагами: кто паспорт забыл, кто еще что. Утром вызвали на беседу, и старший лейтенант долго расспрашивал, какие Бегемот знает в Москве улицы. Бегемот описывал-описывал, потом надоело, ну и для смеху описал еще кое-какие улицы в Нью-Йорке, насчет того, какая там ночная жизнь. Повыпендриваться решил: дескать, я гражданин мира и всякие режимы и границы считаю чистой формальностью, их из космоса не видно. Его опять воткнули в камеру.

Сидел до обеда, потом его вызвали, посадили в машину и повезли. Он поначалу даже обрадовался, — вот какие люди — решили, мол, до станции подвезти. Но не тут-то было. Отвезли совсем в другое место, и расспрашивал Бегемота на этот раз человек в штатском. Когда он увидел этого штатского, то сразу смекнул, что тут уж не до шуток, и даже стал усиленно по-московски «акать». Штатский оказался человеком веселым, но смотрел чрезвычайно внимательно. Говорили долго о том, о сем, даже о буддизме поболтали. Бегемот сразу понял, что говорить надо только правду, все честно объяснить.

— Неужто не знали про погранрежим? — посмеивался штатский.

Бегемот только руками разводил: в общем-то, конечно, знал, но не представлял, что вот так строго. Штатский ему объяснил, что за такие фокусы полагается на первый раз штраф, а поскольку паспорта нет, — то и отсидка. Бегемота как пришибло: достукался… Сидел он еще сутки — и уж как там дело решилось, ему не объясняли, — только все же отпустили, и еще провожатого дали, чтоб точно Бегемот взял билет, сел в поезд и уехал.

Да он уже сам себе был не рад. В общем, вернулся в Хабаровск в полном обалдении, а тут билетов нет на «запад» — это здесь так говорят: на «запад», поскольку у них, ясное дело, восток. Ну, трое суток он прокантовался на вокзале, — правда, милиционер, дежуривший в зале ожидания, предупредил, что если, мол, Бегемот еще появится босой, то поедет домой за казенный счет, нечего, мол, народ будоражить. Предполагалось, что у местных от Бегемотовых раскрепощенных манер пропадает сон, — наверно, так. Пришлось тапочки надеть. В общем, он был вполне близок к депрессии. Ну и деньги украли по-глупому, хоть вешайся…

И тут познакомился с девчонкой. Она, как выяснилось потом, ночевала на вокзале: поссорилась с родителями или что-то там такое, какая-то семейная драма, мыльная опера в стакане тухлой воды. А Бегемот стоял мрачный в буфете, прихлебывал чай и думал, что ему теперь делать, — может, под поезд кинуться, как Анна Каренина? Или идти сдаваться в отделение? Она все на него посматривала. И когда он, роясь в куле, — все надеялся, что, может, завалилась куда тряпка с деньгами, — достал буддийские колокольчики старой меди на засаленной атласной ленте, спросила, — что, мол, это такое. Он ответил, позвенел. Ну и разговорились потихоньку. И вид его вовсе ее не шокировал, сразу было видно, что вполне интеллигентный человек, не то что эти клуши на грудах барахла. В общем, девчонка сразу поняла, что Бегемот — не какой-то алкаш-оборванец, а человек, презирающий тряпки и правила мещанского приличия.

Бегемот ей поведал свои грустные приключения, она посочувствовала, и он стал ей рассказывать, какие ребята собираются на Гоголевском. Есть такие, что и древнеиндийский знают, а один парень, Антонов, художник, побывал в тибетском дзонге, месяц жил там с монахами. Девчонка разахалась, а Бегемот понемножку разошелся и пошел выдавать ей про бессмертную душу, которую задавило в себе человечество, выбрав путь цивилизации потребления, напрочь утеряв связь с природой и космосом. Про вечную душу, которая одна и есть наша надежда, которая живет в человеке под самыми формальными личинами, ожидая часа покаяния. «Зачем им космос? — вопрошал Бегемот мрачно, имея в виду и кассиршу, которая не продала ему билет, и лейтенанта-пограничника, и обжор-попутчиков. — Они землю загадили, ступить некуда, а теперь еще космос хотят превратить в помойку. Людям нечего жрать, а они изобретают оружие, сволочи!»

Ну и всякое такое нес. И про буддизм в том числе. Он, вообще-то, за буддизм держался не как за религию, а как за этическое