Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Держи! — взвизгнул я, словно ошпаренный, и выстрелил.
Заяц, смешно пригнув уши, стрелой помчался вниз.
— Илларион, не упускай его! — орал я.
— Я здесь, не бойся!
На минуту воцарилась гробовая тишина. Затем я услышал щелканье курка, потом Илларион громко сплюнул, потом что-то плюхнулось, раздались проклятия, стоны, вздохи и потом вдруг:
— Держи, держи, Зурикела, он бежит к тебе!
Я присел и вскинул ружье… Неожиданно где-то внизу бабахнул выстрел, другой, и в тот же миг раздался душераздирающий собачий визг. В глазах у меня потемнело, ноги подкосились, и я без звука опустился на землю…
— Мурада, дорогой, взгляни на меня! — Я поцеловал своего верного пса и горько зарыдал.
— Не плачь, сынок, возьми себя в руки, — сказал Илларион, смахивая слезу.
Мурада приоткрыл глаза и взглянул на нас. Плакали все трое — я, Илларион и Мурада.
— Тебе больно, Мурада?
«Очень», — вздохнул бедный пес.
— Эх, почему у меня не отсохнут руки и не ослепнут глаза! — воскликнул Илларион.
«Ладно уж, Илларион, не убивайся… Не нарочно ведь — спьяна… Кроме того, знаю же я нрав твоего ружья — из него выстрелишь во врага, угодишь в друга… Помнишь, точно так же ты подстрелил свою собаку… Так что не стоит сокрушаться… Я на тебя не в обиде… Одно досадно: Ефросинэ будет рада! А впрочем, бог с ней, пусть радуется…» Сказав все это про себя, Мурада ласково потерся мордой о колено Иллариона.
— И он должен псом называться, а Илико — человеком! Где же тут справедливость~! — вздохнул Илларион.
— Мурада, крепись, дружище! Потерпи немного! — нагнулся я к Мураде.
«Ну, нет, брат, плохи мои дела… Как это у вас говорится? „Заживет, как на собаке“! А я вот умираю… Умираю, Зурикела…»
— Крепись, крепись, Мурада. Будь до конца мужественной собакой, — упрашивал Илларион.
«Вам, людям, горя мало: умрете — похоронят, оплачут. A кто нас хоронит? Никто. Если и зароют нашего брата, опять-таки потому, чтобы трупы наши не воняли…» По телу Мурады пробежала дрожь.
— Илларион, на помощь, Мурада умирает! — закричал я.
«Прощайте…» — Мурада в последний раз взглянул на меня, закрыл глаза и застыл.
— Кончился, чтоб отсохли мои руки, — тихо произнес Илларион и вытер рукавом слезы…
…Вопли и причитания бабушки всполошили все село. Примчались перепуганные соседи. Узнав, в чем дело, они возмутились:
— Вы что, люди, с ума посходили? Слыханное ли дело — поднимать такой шум из-за дохлого пса?! Что за ненормальная семья!
И разошлись…
Илларион весь день ходил, словно убийца перед казнью. Под вечер он подозвал меня и сказал:
— Должны похоронить. Вон там, под чинарой!
Вдвоем мы выкопали яму и торжественно предали земле останки нашего погибшего друга. Потом я выпросил у бабушки кувшин вина, и мы справили на могиле Мурады поминки. Первый тост произнес Илларион
— Зурико, сынок мой, — начал он, — безутешное горе привело нас сегодня сюда, к этой могиле, Из наших рядов ушел наш любимый друг и товарищ Мурада. Он всегда был верен нам, как собака, и если на том свете существует собачий рай, то врата его открыты для Мурады. Светлая память о нем всегда будет жить в наших сердцах. За упокой души Мурады! Выпьем!
— Благодарю тебя, Илларион… Выпьем!
— Вторым стаканом я хочу выпить за здоровье близких и родственников покойного. Желаю тебе счастья, благополучия, и чтобы это горе было последним в твоей семье!
— Спасибо, Илларион!
Во двор воровато прокралась черная собака. Она несколько раз обошла могилку Мурады, потом уселась поодаль и жалобно завыла.
— Плакальщики пришли, — сказал Илларион.
— Это собака Симона-мельника, мать Мурады, — сказал я.
— Господи помилуй! Поди сюда, собака!
Собака приблизилась к Иллариону. Он бросил ей кусочек мяса. Собака отвернулась и легла на землю.
— Собака, а ведь тоже чувствует! — сказал я.
— За родителей Мурады! Будь здорова, собака!
Это я, окаянный, взял грех на душу! — сказал Илларион и выпил. Выпил и я. Во двор по очереди, одна за другой, вошли еще четыре собаки.
— Гляди, вот собака Асало… Эта — Датико… Вон та — Деспинэ… Эта — Маки… А где же головастый пес Матрены? Почему он не пришел? — спросил Илларион.
— Он был в ссоре с Мурадой. В прошлом году я стравил их, и Мурада больно его искусал, — ответил я.
— И он решил сейчас свести счеты? Плевал я на такую собаку! Нет у нее ни чести, ни совести! Тьфу!
— Хозяин! — послышалось у калитки.
— Кто там?
— Можно к вам?
— Пожалуйста!
Во двор вошел семилетний мальчуган — сын Махаре Гогичайшвили.
— В чем дело, сынок? — спросил Илларион.
— Телеграмма на ваше имя!
— Покажи!
Мальчик протянул телеграмму. Илларион не спеша достал из кармана очки, тщательно протер их платком, водрузил на нос и начал читать.
"Молния. Зурикеле-собачнику и Иллариону Носатому. Примите мое глубокое соболезнование по поводу трагической гибели дорогого Мурады. Вместе с вами горько оплакиваю эту утрату. Горе мое безгранично, не знаю, переживу ли. Скорблю, что не могу присутствовать лично. Не знаю, как утешить вас. Будь вы неладны оба, горе-охотники, олухи царя небесного! Когда еще раз соберетесь устроить охоту на собак, непременно захватите меня с собой. Целую обоих в лоб.
Ваш скорбящий друг".
— Без подписи! — сказал Илларион. — От кого бы это, а? Поди сюда, сынок, — обратился он к Мальчику. — Иди, иди, не бойся! Мальчик подошел. Илларион так схватил его за ухо, что мальчишка завопил, как гудок чайной фабрики.
— Говори, кто дал телеграмму?
— Не скажу, убьет!
— Не скажешь? Тогда я убью тебя! Выбирай! — сказал Илларион, и гудок завыл с новой силой.
— Илико Чигогидзе дал три рубля, велел отнести телеграмму и молчать, не то язык вырвет.
— Илико, говоришь?
— Илико.
Илларион отпустил мальчика и кулаком ударил себя в грудь:
— Ну, погоди же, кривой черт! Ты у меня еще попляшешь!..
Мне искренне стало жаль Илико.
Наступила ночь, обыкновенная сельская ночь. И все вокруг было мирно и спокойно, словно в тот день никто в нашей семье не умирал…
КРОВЬ ЗА КРОВЬ
Нынешний учебный год я опять закончил с переэкзаменовкой по русскому языку, Два раза в неделю я ходил заниматься на дом к преподавательнице. Вознаграждение за труды выплачивалось натурой: полпуда лобио, четыре головки сыра и пуд вина с нового урожая. По сравнению с прошлым годом дань выглядела ничтожной — в прошлом году у меня были две переэкзаменовки.
Мой учебный день начинался так:
— Вставай, вставай, бездельник! Хватит
