Пусть Гон лишь вскользь смог увидеть лицо девушки, он не сомневался: она знала, что делает. Он не мог ее упустить. Разумеется, Ён мчится за ним по пятам и вот-вот догонит, однако Гон не переставал преследовать девушку. Она скрылась за углом здания и исчезла, будто испарилась, оставив Гона в полном недоумении. Он остановился.

Он стоял и смотрел на свое отражение в стеклянной облицовке здания. Вокруг не было ни души. Ему показалось, он и впрямь попал в сказку: девушка-кролик нырнула в кроличью нору и пропала. Позади послышались приближающиеся шаги. Гон даже не обернулся: он сразу понял, что это Ён.

– А вы в хорошей форме. Устроить такой забег сразу после заплыва на два километра… За кем это вы погнались? – не успев перевести дыхание, спросил Ён.

– Я увидел кролика с часами, – отрешенно ответил Гон.

– В каком смысле? Вы видели часы или кролика?

– Тебе бы не помешало сказки почитать.

Как-то раз на мероприятии под названием «Сказка от императора» Гон решил прочесть детям «Алису в Стране чудес», свой любимый эпизод, где появляется кролик с часами. И раз уж Ён задал такой вопрос, выходит, он тогда его не слушал. Гон громко цокнул языком и в последний раз огляделся: мало ли, вдруг девушка чем-то выдаст свое присутствие.

Гон был почти уверен, что не ошибся, но все могло быть иначе. Иногда ум слишком нетерпелив и принимает желаемое за действительное. Позволить себя обмануть какой-то иллюзии недостойно императора Корейской империи. Но так он мог выразить свой внутренний протест. Гон слишком долго ждал. Его сердце переполнилось желанием узнать, прав он или заблуждался.

Однако девушка в капюшоне с кроличьими ушами бесследно исчезла, и единственное, что у него осталось, – фотография незнакомки на загадочном удостоверении.

* * *

Приняв душ, Гон оделся просто и удобно и отправился в свой кабинет. День выдался очень тяжелым. В этом не было ничего необычного: у императора каждый день – тяжелый и напряженный. Поэтому один или два раза в год Гон на некоторое время сбегал из дворца. Несколько дней он отсутствовал, наслаждаясь относительной свободой, – и этого ему было достаточно. Но порой он не мог себе позволить даже этих жалких крох свободы и чувствовал, что скоро будет погребен под завалами государственных дел.

Глядя на доску, сплошь исписанную сложными математическими формулами, привычным движением руки Гон взял с полки хорошо знакомую книгу.

Полиция арестовала и допросила всех, кто мог быть причастен к происшествию на соревнованиях по гребле, а также двух бандитов, которые не побоялись прямо перед императором открыть огонь из пистолетов средь бела дня. Жизнь императора не может быть спокойной – Гон на собственном опыте это понял, когда был еще ребенком. Теперь, едва заслышав звуки выстрелов, он невольно вспоминал события двадцатипятилетней давности.

Ему казалось, что вновь, как тогда, босой, он стоит в луже липкой крови. С тех пор он не мог ничего носить на шее: сразу появлялось ощущение, что его душат. Гон поднес дрожащую руку к горлу и, нахмурившись, прикоснулся к старому шраму.

Стоило только подумать о той ночи, как воспоминания мигом возвращали его назад в прошлое, когда он был беспомощным ребенком, а страх парализовал тело. И перед глазами возникала картина: ночь мятежа, отец умирает от удара мечом, дядя с окровавленным лицом, залитый кровью зал Чхонджонго и сам Гон, стоявший на пороге смерти.

Корейская империя, зима 1994 года.

Под натиском свирепого зимнего ветра во дворцовом саду раскачивались голые ветви гинкго. Бушевала настоящая снежная буря. Стена снега приглушала звуки, белые хлопья густо облепили длинные ветви дерева, и они клонились все ниже и ниже к земле. В эту ночь, как и каждые двадцать лет, с мольбой о благополучии и процветании страны миру явится Манпасикчок – сокровище, дошедшее до наших дней вместе с преданием о Короле-драконе, хозяине Восточного моря.

Легенда гласила, что именно Король-дракон подарил бамбуковую флейту королю Синмуну. Стоило ей зазвучать, как враги и болезни отступали, на иссохшую, изможденную землю обрушивались ливни или же, наоборот, кончался сезон дождей, утихал ветер и успокаивалось море. Увидев силу флейты, Синмун назвал ее Манпасикчок[3] и объявил национальным достоянием. Она должна была защищать людей от врагов и мора, но сила ее была такова, что прибегать к ее помощи дозволялось в один-единственный день раз в двадцать лет.

Ли Рим, единокровный брат императора Ли Хо, второго монарха Корейской империи, вошел в покои правителя. В отличие от слабохарактерного монарха, по натуре он был человеком смелым и жестоким, на его точеном лице читалась холодная невозмутимость. Облаченный в черный костюм, он широкими шагами прохаживался по пустым покоям брата. Кёнму, приближенный и правая рука Ли Рима, и другие подчиненные увивались следом.

За дверью их уже давно поджидала охрана. Ли Рим быстро схватил хранившийся в покоях императора Меч Четырех тигров. Гравировка на нем гласила:

На лице Ли Рима появилась презрительная усмешка при виде четких иероглифов. Его взгляд был пропитан ненавистью и злобой и, казалось, мог разить не хуже клинка, который был у него в руках. Кёнму позади хозяина доложил:

– Император в Чхонджонго.

– Идем. То, что мне нужно, именно там. – Ли Рим вышел из покоев, стиснув в руке гравированный меч. Его решимость была непоколебима.

В Чхонджонго с древних времен хранились сокровища империи – от короны и денег до фарфора и мечей. Манпасикчок, двадцать лет спящая глубоко во мраке, наконец-то увидит свет. С первыми лучами Ли Рим завладеет ей.

Бамбуковая флейта положит мир к его ногам.

С силой сжав меч в руке, он шел по коридору. С портретов на стенах на него смотрели правители из династии Чосон[4], основавшие Корейскую империю. За спиной грохотали выстрелы.

Ли Рим и его приспешники нагрянули внезапно, сметая всех, кто пытался встать у них на пути. Они быстро и жестоко расправлялись с охранниками императора: крепкие, здоровые мужчины падали под градом пуль, и густая багровая кровь струилась из пробитых голов и торсов. Туфли Ли Рима были в чужой крови. Но такая мелочь не могла помешать ему идти к своей цели. Этой ночи он ждал давно. Чем ближе к Чхонджонго, тем больше охранников отдавали свои жизни, пытаясь преградить им путь, – это была воистину бойня. Белая рубашка Ли Рима тоже пропиталась кровью, но разобрать, кому она принадлежала – его человеку или человеку императора, было невозможно. Ли Рим рассмеялся: ноздри щекотал железистый запах пролитой крови. Ночь обещала быть приятной.