Я перевёл дыхание. Глянул на пригорюнившуюся Марью Глебовну. И вновь пронзило меня: сколь похожа она на матушку! Не одним только лицом – а всей повадкой. Матушка, конечно, благородного происхождения, а тут – обычная мещанка, но что нам, Иным, человеческие сословные деления? И что нам, Иным, человеческие чувства? Особенно Тёмным. Пусть Светлые опутывают себя тенетами морали, изводятся от чувства вины, что мир неидеален… мы-то умнее, мы знаем, что жизнь нужно принимать такой, какова она есть. Без розовых слюней.

В тишине слышно было шебуршание тараканьих лапок.

– А можно и по-другому, – нарушил я молчание. – Тут ведь кто виноват? Светлые. Проглядели человека с задатками Светлого Иного. Светлый Иной сам собою посвятился… Умысла на нарушение Договора не было. Магическое воздействие не могло по своей силе превысить нынешний ранг. Значит, шестой уровень, можно сказать, мелочишка. За такую мелочишку собачиться с Ночным Дозором – себя не уважать. Знавал я как-то одного помещика, скупого до безумия. Веришь ли, верёвочки с земли подбирал и в мешочек складывал, а на мешочке велел вышить: «Верёвочки негодные». И все соседи над ним потешались! Поэтому сделаем так. Я, сотрудник Дневного Дозора Санкт-Петербурга, получил сведения о незарегистрированном Ином, совершившем мелкое магическое воздействие без умысла нарушить Договор. Убедившись на месте, что дело обстоит именно таким образом, я своею властью дозорного ставлю Иному регистрационную метку и повелеваю завтра же явиться в присутствие Ночного Дозора Санкт-Петербурга и встать на их внутренний учёт. Ну что выбираешь?

Тут я, конечно, малость переборщил. Не упыриха же она и не оборотень, можно было и без метки обойтись, а сделать ей обычную регистрационную запись в цветок… но очень уж хотелось показать ей, насколько всё серьёзно.

Что она выбрала, даже и безмозглому понятно.

– Только имей в виду, ставить метку – это немножко больно, – предупредил я. – Таково уж свойство этой магии.

– Испугал ежа… – проворчала она, заметно успокоившись. – Муж вон покойник уж учил так учил, и вожжами, и поленом. Ничего, терпела. И метку твою стерплю. Лишь бы на ребятёнка хворь не возвернули…

…Ну вот зачем я это сделал? Из жалости? Что я, Светлый? И плевать, что лицом на матушку похожа! Вообще всю ту, до-Иную жизнь, по-хорошему, забыть бы следовало.

И ведь в голову мне тогда не приходило, какие последствия возымеет этот в общем-то пустячный случай.

Играли у полковника Веенмахера. Общество собралось самое изысканное – похожий на дубовую бочку полицмейстер Егор Фомич, старенький граф Николай Гаврилович, безвылазно проживающий в Твери уже чуть ли не полвека, двое заезжих помещиков, чьи имения располагались верстах в тридцати от города, – Сорокин и Гутников, оба жилистые, остролицые, весьма напоминающие борзых. Между прочим, друг друга на дух не переносят, и тяжба у них насчёт заливного луга.

И все – болтливы до крайности. То, что надо.

Седьмым, разумеется, был новый начальник Конторы, граф Иван Саввич Сухоруков, позавчера изволивший прибыть из столицы. Ростом выше среднего, одет по столичной моде, но не сказать, чтобы совсем уж щегольски, завитые кудри парика заканчиваются косицей чуть ниже лопаток. Пальцы длинные, тонкие, чуть постукивают по столешнице красного дерева. Губы кривятся в лёгкой улыбке, серые глаза смотрят с усталой доброжелательностью, а на левой щеке белым зигзагом змеится шрам, память о прусской сабле.

– Ну что, господа, начинаем? – предложил полковник Иоганн Карлович. – Дань мальвазии можно отдать и после.

Был он абсолютно прав. Игра – дело серьёзное, с вином несовместимое, особенно когда не на копеечки. И ведь всегда же я об этом знал, а вот позапрошлым летом… Не хотелось мне открывать сию дверцу в памяти. Конечно, я запросто мог поставить заклятье – и дверцы бы не стало. Мог – но не хотел. Из глупого ли упрямства, из гордости ли, поди разбери.

Дворовый человек полковника, молодой лакей Филька, по кивку своего господина принёс нераспечатанную колоду карт, надорвал бумажку, ловко перетасовал. Уж не шулера ли вырастил из него Иоганн Карлович? Узнать несложно. Я слегка прищурился, глядя на Фильку сквозь Сумрак. Нет, не читалось в цветке его души ничего такого. Мутноватый, конечно, цветочек – приворовывает лакей по мелочи, кухонную девку Палашку за все места щупает… ну и нам, в Контору, на барина своего ежемесячно докладывает… но чтобы с картами жульничать – ни-ни!

Мы приступили к игре. Спешить было некуда, потому кто курил трубку, кто нюхал из серебряной табакерки добрый турецкий табак, кто всё же потягивал из высокого бокала вишнёвой окраски мальвазию. И болтали, конечно. Ещё бы, человек из столицы к нам в сонную Тверь, и не погостевать, а может, и навсегда, да ещё на такую суровую должность… Понятное дело, собравшиеся не сводили глаз со статского советника графа Сухорукова. Говорили охотно, но с осторожностью. Местные сплетни пересказывали, на погоду сетовали – не мне одному остобесили эти унылые дожди! – а вот столичными новостями интересовались с опаской.

Впрочем, Иван Саввич быстро сделался душою общества. Смеялся там, где нужно, а где следует – скорбно качал головой, когда надо – брюзгливо кривил тонкие губы… но главное – он испускал флюиды доброжелательства.

Самое забавное, дядюшка для этого магией не пользовался. Обычное человеческое искусство обхождения… всякий овладеет им за семьдесят лет службы, если не совсем уж дурак.

Начинай! – прошелестел он мне по Тихой Связи. – И побольше молодой наглой самоуверенности!

Мог бы и не напоминать, всё ж заранее расписано.

Вот чего я безвозвратно лишился, став Иным, – это удовольствия от игры. Какой там азарт, какой кураж, когда простейшее заклятье «бубновый глаз» позволяет тебе видеть карты противников, а почти столь же простой «зелёный шлем» сообщает обо всех их замыслах. А если воспользоваться чуть более хитрой, но всё равно несложной «властью советов», то и подтолкнёшь людей к нужным тебе ходам. Игра превращается в скучный арифметический пример, не требующий даже ума, а только лишь аккуратности. Конечно, можно ничем не пользоваться, играть по-человечески – но когда знаешь, что в любой момент, едва лишь фортуна от тебя отвернётся, ты можешь применить магию, теряется весь вкус.

Другое дело – игра между Иными, когда любое магическое воздействие мгновенно замечается всеми игроками. И вместо канделябров наказывают «молотым серпом». Правда, за без малого полтора года после посвящения не приходилось мне видеть, как Иные друг с другом играют ради удовольствия. С людьми – другое дело, но это же не развлечение, а работа.

Вот как сейчас.

Я поглядел «бубновым глазом» на имеющийся расклад. Так-так, Егору Фомичу внушаем выбросить даму, господину Гутникову лучше приберечь пикового валета, а мне – идти с треф.

О, как они завидовали! Фортуна мало сказать благоволила мне – а прямо-таки облизывала. Я, как и положено её баловню, развалился в кресле, отпускал двусмысленные шуточки в адрес Николая Гавриловича, баловавшегося стихотворчеством. Увы, не Державин, не Сумароков и даже не Тредиаковский. Особо веселило меня такое: