- Девушка, у вас кровь на пиджаке.

- Что? - Я вздрогнула и обернулась. Эти слова подействовалина меня как ушат холодной воды.

Рядом со мной стоял невысокий мрачный мужчина, похожий накомпозитора Раймонда Паулса в молодости. Он смотрел на меня в упор, и я как-тозябко поежилась под его взглядом. Казалось, он знает обо мне больше, чем ясама.

- Что? - растерянно и недовольно повторила я. - Какая кровь?Что вы выдумываете?

- Я ничего не выдумываю, - ответил он с каким-то легкиммедлительным акцентом, скорее всего прибалтийским, - когда вы подняли руку..,вот здесь, в этом месте... - он показал на своем пиджаке внутренний шов подмышкой. Я снова повернулась к зеркалу, подняла руку. Действительно, на пиджакебыло небольшое темное пятно. Как мы с Лушей его не заметили? А этот, тоже мне,"Соколиный глаз", тут же углядел!

- С чего вы взяли, что это кровь? - недовольно спросила яприбалта. - Может быть, это варенье!

- Варенье? Под мышкой? - Он усмехнулся одним уголком рта,глаза его остались мрачными и какими-то тревожными. - Нет, девушка, это именнокровь, я по своей работе хорошо знаю, как выглядят пятна крови.

- Что это у вас за работа такая? - надменно осведомилась я.- Киллер, что ли?

Этот мрачный прибалт мне не слишком нравился и хотелосьпоставить его на место.

- Нет, не киллер, - ответил он совершенно серьезно, но тутего окликнула какая-то бесцветная, коротко стриженная белобрысая девица:

- Рейн, ты идешь или останешься здесь ночевать?

Он повернулся на голос этой белобрысой моли, а я скользнулав толпу: теперь, когда я увидела пятно на костюме да еще этот мрачный типзаявил, что это кровь, мне совершенно расхотелось блистать в свете, и я жаждалатолько одного - оказаться в Лушиной квартире и снять проклятый костюм.

Луша окончательно потерялась, и я решила не ждать ее, адобираться до дома самостоятельно. Вышла на улицу, быстро миновала скоплениедорогущих иномарок возле входа и зацокала каблучками по фигурным плиткам,которыми вымощена Караванная улица.

И вдруг рядом со мной затормозил шикарный темно-зеленый"Мерседес". Дверь его распахнулась, и сильные мужские руки втянулименя в машину.

Я попыталась завопить, но мне тут же заткнули рот какой-тотряпкой. Тогда я принялась пинаться, пустила в ход ногти, изо всех сил боднулаголовой чей-то крепкий живот.

- У, стерва! - дернулся рядом со мной плечистый мужик, лицакоторого я не видела. - Она еще и царапается!

- Дай ты ей по башке, Жаба, чтобы успокоилась, - посоветовалвторой голос, спереди, с водительского сиденья.

Я попыталась увернуться, удар пришелся не по голове, а поплечу, все равно было очень больно. Водитель "Мерседеса" повернулся кнам, я разглядела худое неприятное лицо с блекло-голубыми глазами. Он уставилсяна меня и удивленно воскликнул:

- Да это вообще не она! Кого ты подобрал?

- Как не она? - переспросил мой мучитель. - Видишь же,Сивый, и костюм, и волосы...

- Костюм и волосы, - передразнил водитель, - говорят тебе,не она! Выкинь эту куклу к чертовой матери!

- Точно не она? - В голосе того, кого назвали"благозвучным" именем Жаба, по-прежнему звучало недоверие.

- Я же сказал тебе - не она! И прекрати болтать лишнее,делай, что тебе сказали!

Сильная рука толкнула меня в бок, дверца машиныраспахнулась, и я вылетела наружу, со всего размаху приземлившись на мостовую.

Боль была ужасная. Я рассадила об асфальт колено, ушибла боки локоть. Кое-как поднялась, убедившись, что переломов, кажется, нет, и заковылялак тротуару, не дожидаясь, пока на меня наедет какой-нибудь поздний лихач.

Меня выбросили на набережной Фонтанки. Час был поздний,народу на улице - никого. С одной стороны, это было хорошо - я сейчас выгляделанаверняка не лучшим образом, с другой - чья-нибудь помощь мне отнюдь непомешала бы. Хотя в наши дни на помощь прохожих лучше не рассчитывать...

Я подняла руку в надежде остановить "извозчика",но когда возле меня притормозили невзрачные бежевые "Жигули",водитель взглянул на меня и тут же рванул с места.

Хорошо же я, должно быть, выгляжу, если даже привычный ковсему питерский "бомбист" предпочел не иметь со мной дела!

Действительно, колено разбито и кровоточит, костюмперепачкан, а уж в каком виде лицо и волосы, я могла только догадываться.Впрочем, реакция частника, который припустил от меня, как черт от ладана,говорила о многом.

Тяжело вздохнув, я побрела пешком к Лушиному дому, проклинаявысокие каблуки, преодолевая боль в колене и стараясь выбирать пустынные улицы,чтобы не пугать своим внешним видом поздних прохожих.

К счастью, от Караванной до Рубинштейна не очень далеко, искоро я, поминая недобрым словом Лушину страсть к презентациям и дармовымфуршетам, карабкалась на ее шестой этаж.

Эта лестница была последним испытанием для моей больнойноги. Мне даже пришлось остановиться для передышки на уровне четвертого этажа,где стенные росписи подробно и с иллюстрациями знакомили жильцов и гостей домас моральным обликом некоей Лены. Прочитав это красочное сообщение, япосочувствовала неизвестной Лене и поползла дальше.

На этот раз Луша открыла мне сразу же, как только яприкоснулась к кнопке звонка. Видимо, она стояла в прихожей.

- Где ты потерялась? - начала она, но тут разглядела, вкаком я виде, и всплеснула руками. - Боже мой, Машка! Что с тобой стряслось? Натебя напали?

- Напали, - простонала я. - Луша, я падаю с ног! Давайсначала что-нибудь сделаем с моей ногой, а уже потом я тебе обо всем расскажу!

Луша захлопотала вокруг меня - помогла снять злополучныйкостюм, протерла разбитое колено перекисью водорода, залепила пластырем. Потомя забралась в тот закуток, который у нее в квартире считался ванной комнатой, ипостояла под горячим душем. Эта процедура помогла мне хотя бы отчасти вернутьутраченное самоуважение, то есть, проще говоря, я снова стала человеком.

Когда я вышла из-под душа, мне хотелось только одного:спать. Луша увидела мои слипающиеся глаза и не стала приставать с расспросами.Она постелила мне на узеньком добродетельном подростковом диванчике, и, кактолько моя голова коснулась подушки, я провалилась в сон.

Снилась мне какая-то чудовищная белиберда, в которуювплелись события минувшего безумного вечера.

За мной гнался толстый одышливый режиссер с криком:

"Кровь, кровь! На твоей совести кровь! На твоем костюмекровь бедных десятиклассниц!"

У него вдруг выросли огромные кривые клыки, и он пыталсявцепиться ими в мою шею, приговаривая: