Никто, кроме прислуги, родителей и, собственно меня, не знал о теперешней длине волос. Однако чувствовала я себя как самая последняя беднячка. Только у неимущих они могли быть настолько короткими.

Если взять, к примеру, мою вражину Зарику, так вот, у неё волосы опускались чуть ниже лопаток. Не иначе, таким изощрённым образом эта зараза пыталась меня унизить. Впрочем, несмотря ни на что, я с достоинством перенесла подлый удар, всего лишь месяц пропив успокоительное. На какое-то время нервы стали крепки, как стальные прутья. Бесспорно, это был плюс, единственный, который я смогла вынести из данной ситуации. Разумеется, я ничего не забыла, заботливо занеся этот возмутительный случай в любимую тетрадь. Записи в ней велись с момента покупки. Дай бог памяти, года три, как я имела удовольствие быть счастливой обладательницей сего чуда. Уж не знаю, как они умудрились вложить в неё столько силы, что позволяла увеличивать и уменьшать толщину и размер. Была она безумно дорогой и редкой, так как божественным благословением были наделены только вранги.

Негласно считалось, что служители ордена далеки от жажды наживы и материальные ценности их не интересуют. Оставалось загадкой, как в таком случае столь уникальные предметы оказывались в лавках и продавались тайно из-под полы и только проверенным покупателям. Полагаю, врангам ничто человеческое было не чуждо, поэтому время от времени контрабанда появлялась у продавцов, зарекомендовавших себя с положительной стороны. Ценные вещи было не принято выставлять напоказ, что могло бы скомпрометировать орден. Иначе, в случае неосмотрительного использования можно было получить тюремный срок или внушительный штраф, а в случае бедных слоёв населения — даже смертную казнь. Служители блюли честь и достоинство своих адептов. В связи с этим не особо церемонились с нарушителями негласного правила и старались жёстко пресечь всякие революционные мысли нет, нет и появляющиеся касательно нечистых на руку служителей.

Меня такие мелочи мало заботили, так как, являясь дочерью одного из самых богатых жителей страны, я могла себе позволить некоторые вольности, не беспокоясь о последствиях. Кроме того, какой-то там штраф не имел для нашего благосостояния большого значения. Да и связи папеньки давали большой простор для уклонения от ответственности.

Записной тетрадью я пользовалась, когда оставалась одна в своей комнате. Заботливо уложив её на стол, и только убедившись в полном отсутствии прислуги. Даже дверь запирала, чтобы никто, не дай бог, не застал меня за очень увлекательным действом. Спустя три года тоненькая тетрадь превратилась в толстую увесистую книженцию, которую в руках тяжело было держать. Туда крайне скрупулёзно в течение этих лет заносились все важные события моей юной жизни. Отдельный, немалый по размерам раздел занимала рубрика „Обиды“, включающая в себя любимую колонку с перечнем имён, величаемую „Месть“. На память жаловаться не приходилось, однако, во избежание всяких непредвиденных случаев, я дотошно записывала все неприятные моменты, причинённые окружающими моей ранимой персоне. Кроме того, ни с чем несравнимое удовольствие доставляло продумывание планов по отмщению. Так, в „Обиды“ была внесена запись о возмутительной подлости Зарики, не настоявшей на заплетании волос на ночь. Это был самый вопиющий случай на моей памяти, занесённый со всеми подробностями в дневник. Вместе с тем существовали и другие, не менее обидные, но гораздо более мелкие пакости. Тетрадь помнила всё!

Матушка тем временем успела меня уложить и принять из рук присланной Зарикой служанки успокоительное средство и чашечку с водой. Вначале накапала двадцать пять капель, считая вслух, затем посмотрела на всё ещё капающие слёзы и добавила столько же. Действие сопровождалось недовольным покачиванием головы и сморщенным носом. Синхронно с маменькой сморщила нос и я. Запах у лекарства был просто с ног сшибающий, в прямом смысле этого слова. Похоже, я успела позабыть, насколько оно гадкое. Это касалось не только зловония, исходившего от разбавленного водой препарата. На вкус успокоительное было гораздо отвратительней, чем на запах. Теперь слёзы потекли из-за испарений, исходящих от снадобья. У родительницы, впрочем, глаза тоже увлажнились от вонищи. Она махнула рукой прислуге, дабы та открыла окно для проветривания. Девушка с радостью метнулась исполнять приказ госпожи, так как и ей, в свою очередь, досталась порция восхитительного аромата.

— Пей, — матушка сунула мне в руки чашечку.

— Может, не нужно? — жалобно пролепетала я, с ужасом глядя на дурно пахнущую жидкость.

Поймала себя на мысли, что всё не так уж плохо. Возможно, с нервным расстройством я смогу справиться самостоятельно. Очень уж не хотелось принимать данное средство.

— Не спорь со мной, дитя, — сурово ответила мать, разом пресекая на корню любые попытки уклониться от безрадостной участи.

Когда родительница разговаривала в таком тоне, было бесполезно пререкаться. Опыт подсказывал: избежать печального удела не получиться, увильнуть или схитрить тоже. Что же, значит придётся всё-таки пить. Я зажала нос, выдохнула и залпом выпила содержимое. Подышала немного ртом, чтобы хоть немного выветрились вкус и аромат. Если это и помогло, то ненамного. Непередаваемый привкус не мог исчезнуть от моих наивных ухищрений. С трудом подавив рвотный позыв, я закашлялась. Нестерпимо захотелось что-то съесть или выпить, дабы перебить вкус лекарства. К сожалению, делать этого не советовало предписание, выданное к данному препарату. Якобы лекарственный эффект многократно снизится из-за таких действий. Бессмысленно страдать желания не было. Раз уж всё равно пришлось выпить, придётся немного потерпеть. Благо, ждать осталось недолго. По практике в прошлом, а было её у меня немало благодаря Зарике, я помнила, что после принятия препарата безумно хочется спать. Даже не так — тебя просто вырубает в течение десяти минут после выпитого. Сопротивляться лекарственному действию средства в мои намерения не входило, поэтому, устроившись поудобней, я начала стремительно проваливаться в дремоту. Как пришёл врач — я слышала, рекомендации, которые он давал маменьке — нет.

Глава 3 Странные происшествия

Проснулась совершенно одна в пустой комнате. Окно было заботливо прикрыто. За ним ярко светило солнце. Это говорило о том, что сон мой был недолгим. Чувствовала я себя совершенно разбитой. К дурному самочувствию в психологическом плане добавилась невыносимая головная боль. К тому же ныл живот, не давая забыть о недавнем срыве, вспоминая который, я злилась на себя пуще прежнего. Правда, злость была какой-то вяленькой. В обычном своём состоянии можно было что-то разбить, швырнув об стену, наорать на прислугу или потопать ногами, в конце концов, чтобы хоть как-то проявить эмоции. Сейчас же, благодаря успокоительному средству, не хотелось даже шевелиться, не говоря о том, чтобы устраивать истерики. Только одна мысль, пришедшая в голову, могла заставить меня пошевелиться.

Дневник!