кошмар, зачем ты сейчас ее травишь? Тебе не стыдно, представитель «очень серьезной организации»? Ей было четыре года, четыре, понимаешь?!

Ривка растопырила пальцы — четыре — и ткнула ими в сторону майора Зингера. Потом поднялась и указала рукой на дверь.

— Пошел вон из моего дома!

Ашер не сдвинулся с места, спросил Лею:

— Мне уйти?

Лея боялась за маму, но все равно помотала головой — нет. Хагай встал, готовый силой вытолкать незнакомца, но Лея сделала и ему знак — не надо.

— Ты зачем пришел и все это устроил? — спросил Хагай.

— Ну, если бы я с самого начала это сказал, вы бы меня точно взашей вытолкали, — Ашер неожиданно снова улыбнулся. — Дослушайте до конца хотя бы, а после все вместе решите, что делать. Лея, ты помнишь, кто был начальником охраны у вас в лагере?

— Да, — хрипло ответила девушка. — Сашко.

— Совершенно верно. Ты помнишь, как он выглядит?

Лея кивнула.

— Его все девочки в нашем бараке запомнили на всю жизнь, наверное. Мы так кричали, когда он приходил к нам… Потому что это значило, что одна из нас умрет, и никто не хотел, чтобы это была она. Главное было ему в глаза не смотреть. А он смеялся и искал в кого бы ткнуть пальцем. Мне хоть и четыре года было — я помню. Мне повезло. Другим девочкам — нет.

Ривка отвернулась.

— Мы знали, что он мог выкачать всю кровь, а мог оставить «на потом». И когда он входил, мы почти все писались от ужаса, и маленькие, и старшие девочки. И я писалась. А он все ржал и ржал, ему нравилось, когда его боялись. Я его и сейчас боюсь. Очень.

Хагай заиграл желваками.

— Ты зачем это делаешь? — Спросил он майора Зингера. Тот продолжал смотреть на Лею. Только на Лею.

— Ты помнишь, как тебя оттуда забрали и переправили в Палестину?

— Смутно. Помню каких-то людей, мы долго куда-то ехали, меня везли в каком-то ящике. Потом плыли, и снова меня везли в каком-то ящике и все время просили не плакать. Но я плакала, потому что не знала, куда меня везут и что со мной будет. И еще было очень жалко Борьку. Я о нем все время вспоминала и от этого все время рыдала.

— С твоим братом мы еще разберемся, — пообещал Ашер. — А потом ты оказалась в кибуце, и тебя удочерили эти замечательные люди, так?

— Да.

— И вы старались все это забыть, и тебе казалось, что ты все это забыла, потому что началась совершенно другая жизнь, а это все был дурной сон, который закончился, и началась совсем другая жизнь?

— Да.

Ашер удовлетворенно улыбнулся.

— А теперь — самое главное. Я могу закурить?

— Нет, — ответила Ривка.

— Ну и ладно, — снова улыбнулся странный мужчина. — Значит курить не будем. Но все равно на улицу выйдем, душновато тут.

«Еще бы, так разоделся, в костюме летом!», — подумала Лея. Она видела, что Ашер не нравится ни маме, ни папе, ей тоже хотелось на него злиться, но почему-то не получалось.

— Давай уже говори, зачем пришел, — зло сказал Хагай.

— Давайте на воздух выйдем. Лея, составишь мне компанию?

— С ума сошел? — взорвалась Ривка.

— Исключительно в смысле побеседовать на свежем воздухе, — развел руками Ашер. — А ты подумала, я ее курить заставлю, что ли?

— Я с вами! — объявила Ривка и подозрительно посмотрела на Хагая. Тот кивнул и все вышли в садик у домика. Ашер присел на крыльцо, достал портсигар, закурил, ловко выпустил кольцо дыма.

— Ладно, друзья, дело в том, что я работаю в системе розыска нацистских преступников. Тех, кто виновен в уничтожении евреев.

Хагай хотел что-то спросить, но Ашер жестом остановил его.

— Это не правительственная организация, и мы не отдаем никого под суд. Мы их уничтожаем. Сами. Это месть, как к ней ни относись. Месть без суда и следствия. И если вы считаете, что это неправильно и так поступать нельзя — я с вами спорить не буду. Может, и так. Но меня не интересует в данном случае ничего, кроме справедливости. Моя семья ушла дымом в небо Польши, кости родителей Леи гниют в земле Беларуси, а эта мразь бродит по земле, ест, спит, целует женщин… Этого не будет.

— А при чем тут Лея?

Ашер помолчал, затушил окурок, поискал, куда его выбросить и не нашел, положил в карман пиджака.

— Она единственная выжившая, кто помнит Сашко в лицо.

— Ты с ума сошел, — сказал Хагай. — Ей было четыре года! Что она может помнить?!

— Я его помню, — неожиданно сказала Лея. — Я его очень хорошо помню. Не хочу, а помню.

Ривка обняла Лею, прижала ее к себе.

— Ну здесь-то тебе нечего бояться. — И обернулась к Ашеру. — Ты на самом деле решил, что она поедет в Россию, или куда там, искать твоего Сашко?

Ашер спокойно кивнул.

— Именно так. Вы не представляете, сколько евреев по всему миру опознают своих мучителей, и сколько евреев по всему миру мстят своим мучителям. И те будут уничтожены все до одного. Все. До одного. И я найду и убью этого Сашко Кулика, с Леей или без Леи. Только с Леей это будет проще и быстрее, и останется время давить и других гадов. А давить я умею.

— Она никуда не поедет! — сказал Хагай.

— Я поеду, — сказала Лея. — И после паузы спросила: А что, Боря жив?

ИЮНЬ 1957, СВЕРДЛОВСК, ОБЛАСТЬ, В/Ч №…

— Огнев! К Поликарпову!

Борис Огнев, старший сержант радиолокационной службы, считающий недели до окончания армейского срока, не торопясь, сохраняя достоинство старослужащего, поднялся с койки, на которой отдыхал после дежурства, аккуратно намотал портянки, сунул ноги в сапоги. Проходя мимо дневального, дал ему легкий подзатыльник — чтоб не забывался:

— Не «Огнев», салага, а — «товарищ старший сержант Огнев!», и не «к Поликарпову!», а — «вас вызывает командир части майор Поликарпов!», понял?

Салага испуганно кивнул, а Борис дал ему еще одного «леща» («Надо не кивать, а говорить „так точно!“») и направился к кабинету майора. В кабинете кроме самого Поликарпова сидел какой-то неизвестный штатский. Ну, порядок есть порядок, служба есть служба. Борис вытянулся, вскинул руку к пилотке и отрапортовал:

— Товарищ майор! Старший сержант Огнев…

— Да ладно, — махнул рукой командир части. — Проходи. Тут вот с тобой товарищ хочет побеседовать.

Штатский добродушно улыбнулся.

— Огнев Борис Ильич? 1935 года рождения?

— Так точно! — Борис принял столь любимый начальством придурковатый вид старательного служаки.

— А почему же не Фаерман Борух Наумович? — весело спросил штатский.

Борис похолодел.

— Простите, не