— Я понимаю. Но тогда я чувствовал по-другому. Маме кто-то сказал, что если меня отвести на каток, то я стану реже болеть простудой. И она отвела. Я ненавидел каток! — выдал Штоколов с таким огненным блеском в глазах, что Лена просто не могла в это поверить.

— Ты? Ненавидел каток?

— Ненавидел! У меня катастрофически ничего не получалось! Я даже стоять не мог, не то что куда-то катиться! Меня раздражали разбитые колени, синяки! Мне хотелось убежать и не возвращаться. Но мама водила меня на каток день за днем, и говорила, что теперь у нее наконец-то появилось свободное время.

— Я просто не могу поверить, что твоя мама могла так говорить…

— Лена, поверь мне, она говорила мне много чего, и это самое безобидное. Но однажды, я сам не понял, как прыгнул. Тренер думал, это случайно. Попросил еще раз. Я снова прыгнул. Мне тогда лет пять было. И началось. Появились первые успехи. Когда мне исполнилось лет семь, меня почему-то пришел забирать отец, и тренер в полу-шутку сказал ему о том, что я будущий Олимпийский чемпион. Видела бы ты, как засветились его глаза. Как ему захотелось стать отцом олимпийского чемпиона! И чем лучше я катался, тем больший интерес отец проявлял ко мне, и как ни странно, к маме. В девять, я выиграл какие-то первые детские соревнования, и отец вернулся в семью. Странно, но почему-то было так, — сам удивляясь происходящему некогда в его семье, пожимал плечами Кирилл.

— А потом опять ушел?

— Нет, представь себе, до сих пор живут, но я ушел… Знаешь, мне казалось, что мои победы это залог того, что они останутся вместе. Я из кожи вон лез, лишь бы побеждать. Мама была такая счастливая… Потом, со временем, я уже сам подсел на сладость побед, и делал это сугубо для себя. А может всегда для них… уже не знаю, — растеряно пожимал плечами Кирилл, — Я так мечтал, что однажды покорю Олимпийскую вершину. Что отец будет рядом, будет гордиться мной, что крепко обнимет и скажет: «Молодец, сынок!», за это я был готов отдать все на свете… Но когда эта золотая медаль висела на моей груди, рядом стоял только Завьялов. Он обнял меня и сказал: «Молодец, сынок! Я тобой горжусь!». Он, а не отец…, - произнес Кирилл и поджал губы, а у кадыка стоял комок.

Лена ничего не сказала, а лишь приобняла его.

— А почему их не оказалось рядом? Вы поссорились? — через пару секунд молчания, спросила Лена.

— Поссорились… Я уехал. Я просто уехал…

— Почему? — задала логичный вопрос Лена и увидела, как глаза Штоколова моментально покраснели.

Он встал с дивана и подошел к окну. Несколько секунд он простоял молча, а затем обернулся к ней с уже совершенно спокойным лицом.

— Я не знаю, что тебе сказать, — вдруг ответил он.

— Как не знаешь? У тебя же были причины, чтобы уехать?

— Была причина. Мне просто стало страшно. А отец мне не верил… Знаешь, Завьялов заметил меня, когда мне исполнилось двенадцать, на Чемпионате России сдери юниоров. Звал сразу поехать с ним. Но я отказался. Я не мог бросить своего тренера. Евгений Леонидович изо дня в день говорил мне, что я его звезда, что он сам сделает из меня Олимпийского чемпиона. Он был мне как второй отец. Он всегда заботился обо мне. Порой даже водил меня после тренировок домой, когда родители оказывались чем-то заняты, хотя я до сих пор не понимаю чем, по-моему, это банальная лень! Он водил меня в зоопарк и в цирк, — ухмылялся Кирилл, вспоминая былое.

— Да, понимаю, сложно уйти от человека, который столько для тебя делал, — согласилась Лена.

— Он делал для меня очень много. И мне искренне казалось, что он любит меня за мой талант.

— А разве нет? — удивилась Лена.

— Ну, явно не только за него. Я просто был так глуп! Я не понимал, что происходит! Да, любимчик тренера, да, я его «звездочка», его надежда, его «солнечный мальчик»! «Какой ты красивый. Это редкость для мальчика. Тебе повезло. У тебя очень красивая фигура. Пластичное тело», — постоянно приговаривал он мне! Но меня это не смущало, пока однажды он не сказал мне, что у меня «выразительные ягодицы». Это меня явно покоробило. Но я не подал вида, хотя и смотреть на него стал иначе. А потом мы поехали на соревнования и остановились в гостинице. И почему-то в одном номере.

Лена внимательно слушала Кирилла, и уже начинала догадываться к чему идет его рассказ, но не могла в это поверить.

— Я выиграл какое-то первенство. И через несколько часов нужно было ехать на вокзал. Но у меня болела нога. Я вывихнул ее перед произвольной программой и еле откатался. Евгений Леонидович решил сделать мне растирание. Вот сейчас рассказываю и думаю, зачем я вообще позволял ему растирать себе ногу, сидя перед ним в одних трусах, если подозревал его в чем-то не таком?!

— Кирилл, ты был ребенком.

— Знаешь ли, двенадцать лет, это уже не ребенок! Он растирал все выше и выше, и я говорил, что тут уже не болит, а он растирал. Я заорал, что меня не надо трогать, соскочил с кровати, и на мое счастье к нам вошла Ольга Филлиповна, еще один тренер, и позвала этого урода выпить кофе. И он ушел… Я все рассказал отцу. Но тот не поверил. Он сказал, что мне просто хочется уехать в Питер, и поэтому я на него наговариваю! Я несколько дней пропускал тренировки. Об этом узнал отец и сам лично отвел меня на каток! — с какой-то злобой выпалил Кирилл и на пару секунд вновь отвернулся к окну.

— Кирилл, и что там произошло?

— Да, ничего, — с легкостью улыбнулся Кирилл, посмотрев Лене в глаза, — Я просто откатал тренировку и пошел в душ. Правда, дверь забыл закрыть! Вернее, мне казалось, что я закрыл. И тут тебе рука на заднице: «Мальчик мой, ну что же ты бегаешь от меня?» Меня такая паника охватила! Стоит передо мной голый здоровый мужик со стоящим членом и пытается за что-нибудь меня ухватить. Мне казалось все… Но неожиданно я вывернулся и упал. Со всего маха о скользкий плиточный пол. Я так ударился спиной, что не мог пошевелиться! Он склонился надо мной. Я смотрел ему в глаза и был полностью уверен в том, что через секунду он перевернет меня на живот, и сделает из меня «своего» мальчика. Наверное, так и произошло бы, но у меня из головы потекла кровь, быстро смешалась с водой, и все стало бурого цвета. И он, видимо, испугался, что я сейчас умру, а на трупе найдут следы насилия. Он вызвал мне скорую, и сказал, что услышал в душевой грохот, зашел, а там валяюсь я. Я молчал. Я не отрицал. Мне было все равно, лишь бы меня поскорее увезли в больницу. У меня оказались трещины на двух позвонках и рассечение головы. А отец сказал мне, что я специально упал, лишь бы не ходить на тренировки! Я понимал, что доказывать ему что-либо бесполезно, и что как только меня выпишут, он так же сам отвезет меня на тренировку… На тот момент я не думал о том, что Питер это перспективнее, я думал о том, что это безопаснее. Я больше всего боялся, что ко мне вот-вот придет тренер… Знаешь ли, мне не очень-то хотелось, чтобы мне порвали задницу! Я сбежал из больницы, пришел домой, когда никого не было, взял деньги из серванта и поехал в Питер! У меня сохранился телефон Завьялова, я позвонил ему, но оказалось, что он не в городе и приедет только через пару дней. Мы договорились, что встретимся во дворце. Эти несколько дней я провел на вокзале, но мне почему-то даже там было куда спокойнее, чем в одном городе с этим педофилом. Знаешь, я год не мылся в общей душевой. Потом много лет, только когда там много народа… Я около года жил у Завьялова и смотрел на него с опаской. Следил за каждым его словом, жестом…