– Пиши, Ин, хоть роман напиши. Я не Ильич. Не директор. Я – никто, пустое место, и звать меня никак. Светка уже совершеннолетняя. Так что выживет, в детдом не попадет. Пиши, Ин. Только не подходи ко мне больше. Ни по какому поводу. Пиши докладные Ильичу, что хочешь делай. Только не подходи ко мне ближе, чем на пять метров.

Галя развернулась и ушла. Инна Львовна стояла осатаневшая. Последнее слово осталось не за ней. И она написала донос. На Галю. Про необходимую проверку номерного фонда, про самовольно введенные скидки на проживание и кумовство.

Рано утром Инна вышла из дома и пошла на почту. На почте, которая уже дышала на ладан, – здание было полуразрушено, как только еще потолки не обвалились, – была огромная очередь. Местные пенсионеры стеклись в сберкассу, чтобы получить пенсию. Кто-то пришел за переводами от детей из городов. Все три окна были закрыты картонками. Люди возмущались.

– Граждане, почта сегодня работать не будет! Граждане, выходите! Почта не работает, – пыталась их вытолкать заведующая. Она была новенькой, из города, поэтому не знала, как разговаривать с местными.

– Где Кристина? Кристина где? – кричали люди.

Кристина работала на почте сто лет. Ее знали все, она знала всех. Кристина была таким же символом поселка, как и эта почта, с которой раньше можно было дозвониться до города, послать открытку «С Новым годом!», получить перевод, пенсию и подписаться на журналы или газеты.

– Кристины нет! И в ближайшее время не будет! – кричала новенькая заведующая.

– Где она? Почему не будет? – паниковали люди.

Оказалось, что Кристина встала на стул, чтобы дотянуться до посылки, упала и сломала две руки. Сразу обе. Но лучевые кости. Сейчас ей накладывают гипс. Она выйдет на работу сразу же, как только поправится. Или хотя бы сможет шевелить пальцами.

Инна Львовна ушла. Пришла с тем же доносом через две недели. Кристина стояла за стойкой и выдавала переводы. Люди терпеливо ждали. Пальцами она шевелила, но обе руки были загипсованы по кисти. Разворачивалась она медленно, чтобы достать посылку, ей требовалась помощь. Сначала Кристина отпускала переводы, выдавала деньги, а все остальное – подписка, поздравления и заказные письма – шли во второй очереди. Инна Львовна записалась во вторую очередь и ушла.

Когда Инне Львовне исполнилось пятьдесят пять, коллектив пансионата накрыл под кипарисами стол. Лиза пожарила на гриле куриную грудку и рыбу. Тетя Валя напекла пирожков. Ильич торжественно вручил подарок – картину. Вид на море с террасы пансионата. От молодого художника, который жил в двенадцатом номере. Все пили за здоровье Инны Львовны и за ее дело. Был и Вань-Вань. Он лично принес мидии, которые тут же и пожарили. Потом танцевали, слушали музыку и смотрели кино на стене столовой – «Двенадцать стульев». Все хохотали. Инна Львовна прослезилась. Сказала, что не ожидала такого праздника.

Разошлись поздно, довольные друг другом, праздником, с ощущением пусть зыбкого, но примирения. Войны, но хотя бы «холодной». Ночью Инна Львовна написала новый донос: картины, которые раньше в холлах и номерах висели, – исчезли. Чайники поставили, а это противоречит нормам пожарной безопасности. Да, над каждой розеткой приклеили бумажку – 220 вольт. Так и кто на эти бумажки смотрит? Отдыхающие из числа женщин спрашивают, почему в номерах нет фена? Нет, потому что не положено. Зачем фен, когда жарко? Никогда не было фенов, тем более встроенных и в каждом номере. Что, так нельзя высохнуть? На улице – тридцать градусов. Зачем фен? В номерах живут по трое, за счет приставных кроватей и раскладушек. Деньги же берут как за обычный двухместный. Публику селят с улицы. Дом творчества не соответствует своему названию. Ставни скрипят, на стене дома – огромная трещина. Дом требует капитального ремонта. Если он не сегодня завтра рухнет, то причина в халатности директора. Персонал закрывает глаза на нарушения правил проживания и попустительствует разврату. Дом творчества превратился в сомнительное заведение, где скоро номера будут сдаваться не только посуточно, но и с почасовой оплатой. В бордель, одним словом.

Галя купила фен и давала женщинам, если они просили. Ну кто сейчас повезет на отдых с собой фен? Ведь уже в самых скромных гостиницах есть фен, пусть слабый, стационарный, но есть. Вечером хочется и фруктов поесть, и перекусить, и чайку попить. Галя поставила в каждый номер тарелки, чашки чайные и чайники электрические. Если кто-то просил нож или вилку, Галя выдавала.

– Галина Васильевна, вы бы хотя бы под залог выдавали! – возмущалась Инна Львовна. – А если утеря, с кого списывать будем?

– Я свой личный фен, свои личные ложки и нож отдаю, – отвечала Галя.

– Вот когда они вам фен сожгут, сами потом возмущаться будете!

– Инна Львовна, давайте закупим туалетную бумагу, – предлагала Галя. – Централизованно, по документам. Вы же замдиректора. Напишите распоряжение.

– Столько лет подтирались, а теперь не устраивает? И вообще, я по культурной части зам, а не по хозяйственной, – хмыкала Инна Львовна.

В номерах, даже в люксах, отдыхающим предлагалось вернуться в прошлое. Не в то прошлое, когда газету на четвертинки резали и стопочкой складывали, а в то, когда уже туалетная бумага появилась, но серая, жуткого вида. В их Доме творчества именно такая и лежала. Один рулон на смену, на номер. На набережной быстро разобрались и стали продавать туалетную бумагу по рулонам – за тридцать рублей двухслойную, а за сорок пять – трехслойную, мягкую, ароматизированную. Не нужно было брать сразу упаковку, можно только один. Отдыхающие покупали рулон или два, которые доставались и следующим жильцам. Потом в туалете появлялась казенная, серая, и отдыхающие бежали за нормальной бумагой. Инна Львовна, увидев по бумагам, что потребление туалетной бумаги (без тавтологии в этом случае обойтись можно, но Инна Львовна так и говорила – «по бумагам») резко сократилось, радовалась. Отдыхающие даже ввели этикет – следующим жильцам оставляли рулон бумаги, чай в пакетиках и пачку кофе или сахара. Этот ритуал вошел в традицию, и следующие жильцы тоже оставляли что-нибудь из припасов. Кто-то – бутылку вина в холодильнике, кто-то фрукты. Оставшееся детское питание, соки, банки с пюре отдавали Гале, и та уже выставляла в номер, где ожидались дети. Всем было приятно. Никто из персонала не забирал себе оставшиеся чайные пакетики или конфеты. Светка так и вовсе навострилась выдавать гостям приветственную корзину – ничего особенного: яблоки, сливы или черешня. Отдыхающим нравилось. И они оставляли щедрые чаевые.

Помимо фена, отдыхающие требовали штопор. Галя уже три штопора за собственные деньги купила, но все равно на всех не хватало. Местный магазин быстро нашел выгоду. У всех покупателей спрашивали: «Открывать?» Продавцы наловчились открывать бутылки так, что не прольется, пока донесешь до номера, но и пробку можно легко вытащить. Даже женщине. Они просто виртуозно владели штопором. Пластиковые стаканчики шли бесплатно. Как и пакет, черный, чтобы было не видно, что несешь. Женщины покупали вино, просили открыть, клали бутылку в пляжную сумку и прикрывали пляжным полотенцем. Инна Львовна говорила, что отдыхающие совсем распоясались и страх потеряли. Женщины уже сидят на балконе и пьют вино. В одиночку!