[13] - доно – суффикс в японском языке, используемый при обращении подчиненного к начальнику.

[14] В реальной истории эти бои происходили в Японии в 1930-31 гг. В этих боях погибло и было ранено более 50 000 (ПЯТИДЕСЯТИ ТЫСЯЧ!) полицейских.

[15] «Береговые обезьяны» (яп.) – японская презрительная кличка китайцев.

[16] Бэнкей (монах Бэнкей, самурай Бэнкей) – герой японской средневековой повести «Сказание о Есицуне». Отличался громадной физической силой и славился тем, что одним ударом мог сразить двадцать врагов.

[17] Сволочь, сволочи (яп.)

[18] Национальная японская игра. Другое название – «облавные шашки».

[19] Великий герой (яп.)

Глава 3.

Его не надо просить ни о чём,

С ним не страшна беда!

Друг – это третье мое плечо,

Будет со мной всегда.

«Песня о друге» из к/ф «Путь к причалу»

Тот бой на окраине Куаньчэна не принес командиру отделения Волкову никаких наград. Возможно, потому что никаких особых наград в СССР еще просто не существовало. Впрочем, его наградили, ведь именно так считали его командиры. На следующий день Всеволода вызвали и командир батальона Строев, перед строем лично прикрепил к его петлицам по третьему треугольнику. Теперь он – помощник командира взвода, его заместитель, а если что-то случится с комвзводом, товарищем Беловым – Всеволод примет командование на себя. Как и всю ответственность за четыре десятка душ…

Взятый в плен офицерик – шаовей[1], которого придавило лошадью, смог сообщить только, что был отправлен командованием в разведку, закончившуюся, фактически, не начавшись. Больше никакой ценной информацией он не располагал, а потому был отправлен в тыл, с предварительным заходом в санпункт. Назначенный старшим по команде Исиро Танака не придавал значения тому факту, что пленного шаовея то прикладами в спину подгоняют, то штыками пониже спины подбадривают, чтобы, значит, ногами активнее шевелил. А пара сломанных ребер и несколько неглубоких колотых ран – подумаешь! Ворокофу-доно вообще сказал, что шрамы украшают мужчину. Ему так сказал его уважаемый отец, а он воевал в трех войнах, устанавливал законы товарища Его Божественного Величества Красного Императора в далекой Ирландии, и уж наверняка знает, что правда, а что – нет.

На следующий день заниматься каратэ, как хотел Волков, не получилось, зато обучение с винтовками прошло так, как он не то, что не хотел, но даже и не предполагал, что такое может быть. Занятия велись по исключительно развернутой программе, да еще и в условиях, приближенных к боевым. Причем, на столько приближенных, что и не отличишь…

Не успели бойцы первого батальона второго стрелкового полка Первой Соединенной стрелковой дивизии имени Советско-Японской Дружбы закончить с борщом – сегодня был день Советской кухни, и перейти к гречневой каше с тушенкой, как в расположении разорвался первый снаряд. Горнисты затрубили тревогу, и красноармейцы рванулись из-за столов, разбегаясь в разные стороны, точно тараканы от тапка. Командиры надорвали глотки, прежде чем удалось восстановить хоть какое-то подобие дисциплины, после чего батальон наконец занял заранее намеченные районы и узлы сопротивления, готовясь отразить китайскую атаку. Которая не замедлила воспоследовать…

Всеволод оглядел двухэтажный дом, который занимали два отделения его взвода. Постучал кулаком в хлипкие стены, пробил одну из них сильным коротким ударом кулака, зло харкнул, одновременно поминая китайских строителей, их матерей, китайского императора и весь Китай в целом, добавил непонятную даже для тех, кто знал русский язык, фразу: «Что ж они, что дома, что автомобили, что одежку всегда из дерьма-то лепят?» и громко приказал:

- Второй этаж не занимать! Стены – сносить к еб…ям, валите на баррикаду! Командиры отделений, ко мне!

Побежавшие Фрумкин и Танака, тоже только сегодня утром прикрепивший два треугольника в петлицы, получили приказ выделить по три человека на срочную подготовку ровиков-укрытий.

Фанза[2] завалилась с громким треском, подняв клубы желтой пыли. Где-то завыли китайцы – решили, должно быть, что это их снаряды дом сломали. «Пусть их, – хмыкнул про себя Волков. – Авось, по нам меньше стрелять будут…», и поспешил выбирать позиции для пулеметов…

Пыхтя и отдуваясь к ним прибежали двое – расчет станкового пулемета. Они притащили с собой потертый максим, с еще гладким, медным кожухом, и тут же бестолково заметались, пытаясь выбрать место для его установки.

- Отставить мельтешить! – рыкнул Волков. – Патронов сколько с собой? Вода для охлаждения есть?

Услышав в ответ, что патронов – комплект, все четыре ленты, а сменной воды у них нет, потому что не в чем тащить, Всеволод мученически застонал, а потом пообещал им извращенную половую связь с пулеметом и полковым конным парком, если вот прямо сейчас здесь не будет тройного боекомплекта и хотя бы одной канистры воды. Пулеметчики, один из которых увидел свет на берегах Волги, а второй – в Муромских лесах, поверили, прониклись и бодрой рысью унеслись добывать требуемое. Волков, хекнув от натуги, взгромоздил тяжеленный пулемет себе на плечи и, чуть пошатываясь, припустил к, бог весть зачем здесь поставленной, небольшой кирпичной будке. Он уже давно присмотрел ее для себя, в качестве фланговой пулеметной точки, но станкач тут явно полезнее будет …

Минут через пятнадцать, он снова оглядел свою позицию. Два отделения залегли, создав относительно ровную цепь, выставив над баррикадой стволы винтовок. Вспомнились занятия с комроты Цудой, и Всеволод явственно услышал чуть скрипучий голос командира: «Стрельба залпами является необходимой помощью пулеметам в обороне. Плотный залповый огонь останавливает атакующего противника…» Все правильно: здесь автоматов нет, а трехлинейка – она трехлинейка и есть. Двенадцать выстрелов в минуту. И то, если стрелок обученный и выдрессированный. А таких здесь как-то не наблюдается: японцы вон – уже по году отслужили, а все в каратэ играть пытаются. Так что про своих, советских говорить, которые и полугода в армии не пробыли? Надо залпами бить…

И тут вдруг в памяти возникла та самая памятная последняя пьянка, которую устроил его отец для своих друзей-товарищей-сослуживцев-однополчан, когда он ТАМ вернулся из ТОЙ армии. Всеволод уже успел опьянеть, слегка протрезветь и снова захмелеть, когда кто-то, кажется – дядя Леша, вдруг громыхнул своим трубным басом, обращаясь к отцу:

- Да мы тебя всю жизнь должны водкой поить! И свечки за тебя в церкви ставить! Помнишь, как ты нашу цепь прореживал? С той стороны пулеметы лупят, а ты между нами бегаешь, и ногами – под ребра. «Рассоситесь! – орешь. – Расползайтесь, мать вашу так! Ща накроют, и всех разом!» Было такое? Вот то-то! И распинал нас по двойкам. И у нас тогда только Вовчик и Баян легли. А у соседей в тот раз – два, а то и три десятка двухсотых! И ты теперь говоришь, что я тебе не должен? Что ж ты из меня, Севка, гада-то делаешь?!

Воспоминание обожгло парня, точно раскаленным железом. Он еще раз оглядел залёгших за баррикадой и рявкнул так, что с уцелевшего забора посыпались мелкие камешки: