Лагерь формируемой дивизии оказался километрах в пяти от города – рядом с селом, носившем смешное название Будунда[11]. Всеволод только присвистнул, когда увидел стоящие в чистом поле ворота, несколько легких вышек и ряды брезентовых палаток. «Однако, – мысленно хмыкнул бывший сержант. – На улице примерно плюс пять по Цельсию. Днем. Ну да, – он резко выдохнул и последил за клубами вырвавшегося изо рта пара. – Ночью – минус, с гарантией. И жить в палатках? Веселая у нас начинается жизнь…»

В палатках имелись печки-буржуйки, но Волков прекрасно понимал, что толку от них не будет. Имелось несколько дощатых зданий – столовые и учебные классы, но в основе – все те же палатки. «С другой стороны, – размышлял Всеволод, – все не так, чтобы и плохо. Либо мы здесь – до осени, максимум, либо нам что-то построят. Или мы сами построим. Но одно можно сказать совершенно точно: здешнюю зиму мы в палатках не перезимуем…»

Их отправили получать форму – новенькую, хрусткую, с залежавшимися складками, такие же новенькие сапоги, по две пары портянок, полотенца и завели в громадную палатку-баню, где возле печей было нестерпимо жарко, а в двух шагах от них – нестерпимо же холодно. Призывники, постоянно ежась и вздрагивая, кое-как вымылись. Потом был обед – странноватый, на взгляд Волкова и несъедобный, на взгляд всех остальных. А все потому, что обед оказался японским. Мисосиру[12], сифудо-тяхан[13] и сасими[14] из лосося, осьминога, креветок и еще какой-то рыбы с дайконом и листами сисо потрясли воображение призывников. Они бестолково тыкали палочками в чашки, самые смелые пытались зацепить собственными ложками или хлебнуть из чашек через край. После чего тут же кривились и начинали плеваться: вкус был непривычен и казался неприятным. Впрочем, как и запах…

Единственными, кто быстро освоился с незнакомыми блюдами, оказались двое комсомольцев-корейцев из местных и, разумеется, Всеволод. Корейцы вытащили свои чоккарак[15], а бывший сержант взял лежавшие рядом с ним хаси[16], и вся троица налегла на еду.

Сидевшие за соседним столом японцы весело поглядывали на новоприбывших и со смехом обсуждали их мытарствия с обедом. Достаточно быстро Волкову надоело слушать примитивные остроты недавних крестьян – происхождение японцев он определил по тем сравнениям и эпитетам, которыми они награждали советских красноармейцев, а потому он оторвался от еды и громко четко произнес на языке детей Аматэрасу:

- Грубый подобен горбатому, невоспитанный – хромому. Солдат не тот, кто жрет все, что видит, а тот, кто свой долг свято выполняет! Еще что-то смешное есть? Тогда скажите – вместе посмеемся.

Он прекрасно понимал, что фразу построил коряво и, наверняка, не совсем грамотно, но точно знал: понять его можно. И без напряга. А потому, когда смешки как по мановению руки стихли, внутренне возликовал. «Папаня сейчас был бы мной доволен, – гордо думалось Всеволоду. – Четко я все рассчитал. Если уж у наших япошек понятие «долг» чуть ли не самое главное в жизни, то уж у этих «камикадзе» долг – это ва-а-а-аще!»

- Волков, а ты им сейчас чего сказал? – спросил новобранец по фамилии Прохоров.

Был он родом откуда-то из-под Рязани – здоровяк с льняными вихрами, круглым простодушным лицом и грандиозным количеством веснушек. В бане Всеволод обратил внимание на то, что они покрывали у Прохорова не только лицо, но и плечи, руки, грудь спину и, кажется, даже живот. «Рязань косопузая» скривившись ковырялся ложкой в мисосиру, вылавливая из него кусочки водорослей и разглядывая их с нескрываемым подозрением.

- Сказал, что грешно смеяться над убогими, – хмыкнул бывший сержант и вдруг рявкнул, – А ну, духи, жрать! Все, до донышка! В армии нагрузки – не в поле с косой баловать! Без жратвы ослабнете, и мне что – на горбу вас таскать?! Еда не обязана вкусной быть, она питательной быть должна! – В этот момент ему вспомнились рассказы отца о «деликатесах» Советской Армии: «бигусе» из перекисшей капусты и картошки и «белом медведе» – вареном сале, на шкуре которого кое-где оставалась щетина, и он буквально зарычал, – ЖРАТЬ, Я СКАЗАЛ!!!

Яростный рык оказал на всех магическое действие. Японцы дружно, словно их дернули за невидимые ниточки, отвернулись, а советские судорожно схватились за свои, вытащенные из-за голенищ новых сапог, ложки и накинулись на неизвестную еду. Они давились, глотали не жуя, но, в результате, расправились с обедом даже быстрее своих товарищей из страны Восходящего Солнца.

- А паренек-то – молодец, – заметил один из надзиравших за порядком в столовой командиров. – Крепко своих в руках держит.

- После Торжественного Обещания[17] смело можно два треугольника в петлицы дать, – кивнул головою другой. – А если еще и в подготовке себя покажет – так и все три[18]…

И побежали дни военной службы. Подъем, зарядка, построение, завтрак, построение, развод, учеба, работы по территории и хозяйству. Построение, обед, занятия японским языком, снова учеба, построение, ужин, построение, отбой – вот основные вехи всех армейских дней, так хорошо знакомых всем, кто пробовал хлебать из армейской миски и совершенно непонятные штатским. К собственному несказанному изумлению Волков чувствовал себя, словно рыба в воде – так, словно вернулся домой, в свое время.

Две с половиной шестидневки новобранцы зубрили Присягу, которая здесь почему-то именовалась «Торжественным Обещанием» («Еще одно дурное отличие от нашей реальности», – решил Всеволод), и бывший сержант только посмеивался, глядя на жалкие потуги своих товарищей. Он-то – сын другого времени, выучил нехитрый текст в первый же день, и, интереса для, принялся заучивать его же на японском языке. С этой задачей он справился за пять дней, после чего еще целый день скучал, дремал с полуоткрытыми глазами и, не выдержав пытки скукой, доложил политруку роты, что выучил все и просит дать ему хоть какое-нибудь занятие.

Политрук Ивашев, памятуя, как сам когда-то так и не сумел выучить текст за целых десять дней, Волкову не поверил, а потому велел доказать его слова. Услышав текст на двух языках, он чуть было не проглотил только что раскуренную папироску и еле сумел выдавить:

- В оружии разбираешься? Пулемет знаешь?

В комсомольском клубе кимовец Волков несколько раз разбирал и собирал станковый «максим», но ручной пулемет видел только на картинках, о чем совершенно честно и сообщил Ивашеву. Тот лично отвел Всеволода в оружейную и передал новобранца старшине роты, сопроводив действие приказом:

- Займитесь с товарищем Волковым пулеметами, товарищ Сазонов.

Старшина – мужчина под тридцать, к изумлению недавнего сержанта, в ответ просто кивнул головой. И окончательно добил Всеволода тем, что просто сунул тому в руки ДП-27 и сообщил:

- Валяй, занимайся. Чего будет непонятно – спрашивай.

«Если вот это, б…ь – не демократия, то мне очень интересно: а что, б…ь, такое – демократия?! – размышлял Волков, возясь с пулеметом. – А что, интересно, этот Сазонов скажет, если я пострелять попрошу?» Силен дьявол любопытства! Промучившись с полчаса Всеволод не выдержал и озвучил свою просьбу. Старшина с любопытством посмотрел на парня и спокойно произнес: