— крикнула Урсула Вильгельмина, хватая собачку в охапку и прижимая её к себе. — Он просто перепачкает ковры! Немножко!

Мужчины засмеялись. И тут как раз в дверях появилась нянька детей барона, а из-за её подола выглядывал его старший сын.

— Что вам угодно, барон? — сухо и даже холодно спросил отец у ребёнка. — Кто дозволил вам покинуть ваши покои?

— Мне позволила матушка, — выходя из-за няньки, отвечает суровому отцу Карл Георг.

— Да? И зачем же вы сюда пришли? — всё так же холодно интересуется генерал.

— Я пришёл сюда просить у вас прощения, — объясняет мальчишка. — Я дурно себя вёл. И за то прошу меня простить.

— Нет-нет, — барон покачал головой. — Вы не просто дурно себя вели, вы были дерзки. И дерзость — это не просто шалость! Вы набрались смелости перечить мне.

— Так вы меня не прощаете? — воскликнул мальчик с немалым удивлением, он явно к отказу отца был не готов.

— Я не привык отменять принятых решений, — назидательно замечает генерал. — Вы останетесь в своих покоях до завтра. До отъезда. А по приезду домой вас ждут неприятные для вас новшества.

— А-а, — мальчишка как будто ждал отказа, он сразу кинулся в крики и слёзы. — Вы злы, батюшка!

Но барон лишь поморщился от шума и сделал нетерпеливый знак няньке: прочь отсюда.

И нянька почти потащила Карла Георга из гостиной под испуганными взглядами его родного брата Хайнца Альберта и кузины Урсулы Вильгельмины, которая всё ещё прижимала щенка-обжору к себе.

* * *

Конечно, в этот день в доме Кёршнеров обед подавать никто не планировал. Ведь к обеду все господа были приглашены в городскую ратушу, на бал, что давала графиня фон Мален. И едва на ближайшей колокольне храма святого Андрея колокола пробили полдень, как все господа стали выходить во двор, где их уже поджидали кареты.

Решено было ехать на двух каретах. Не новая уже карета барона была вычищена, и его герб на её дверях был подновлён. Баронесса и госпожа Кёршнер, выходя из дверей дворца, источали необыкновенные ароматы. Да и выглядели они… Ну, точно не хуже прочих жительниц города и графства Мален. В принципе, Волков был доволен видом своей жены. И то, что платье её такого нелепого цвета, уже не так волновало генерала. Теперь в баронессе ничто его не огорчало.

«Среди купчих да горожанок, среди местных жён сеньоров, она точно не будет худшей. И если кому уступит, так лишь графине. А та и при дворе в Вильбурге не терялась, да и при дворе в Ланне была бы одной из первых. Так что…».

Глава 20

Ехали на двух каретах в сопровождении шести верховых, двое были от Волкова и четверо — люди Кёршнера. Ещё на подъезде к главной городской площади кареты поехали медленно из-за большого количества людей, что собирались на улицах. Люди были одеты празднично. Тут были и трубачи, и барабанщики. А ещё барон стал отчётливо чувствовать запах жаренного на огне мяса. То повара городские готовили на улице жаркое для черни, уже крутили где-то на вертелах целые туши коров и свиней. Резали большими тесаками пшеничные хлеба, сыры и колбасы, выбивали днища у огромных пивных бочек.

— Всё как в былые времена! — сообщила ему баронесса. Она была возбуждена и выглядывала в окно кареты. — Так при батюшке было, когда он давал пасхальные балы.

А на главной площади не протиснуться от карет, все видные горожане, а также многие сеньоры из окрестностей приехали по приглашению графини. Генерал слегка волновался, что на бал приедет мало кто из первых персон графства, но тут он успокоился: кроме городских нобилей, многие, многие гербы из земельной знати были тут. Не побоялись сеньоры раздражения фамилии Маленов, приехали. Графиня, несомненно, набирала в графстве всё больший вес. И он прекрасно понимал, что в этом её успехе он сам играет не последнюю роль. Его военные успехи и расположение к нему принца были большим подспорьем Брунхильде.

Входы в ратушу задрапированы полотнищами в цветах Маленов. А у входа ещё и знамёна с гербами рода свисают. Барон по достоинству оценил сие.

«Правильно, правильно. Отныне все в городе должны знать: графиня Брунхильда и её сын, десятый граф Мален, — первые в этом роду, и они дадут фамилии новую ветвь. Их ветвь теперь будет зваться Малены-Эшбахты… Если, конечно, выживут».

Подошла их очередь, и они стали выходить из карет. У входа в ратушу на красных коврах встречают гостей разодетый в парчу Хуго Фейлинг и бургомистр Ольбрехт, который надел на себя богатую соболью шубу с тяжёлой золотой цепью поверх неё.

А между ними, ростом едва ли не выше их, стояла Брунхильда. В платье из благородной темно-серой парчи, расшитом серебряным узором, в котором легко угадывалась тонкая работа мастериц славного города Ланна. А на голове у неё высился рогатый «месяц» старинного головного убора, которые уже почти никто не носит, подчёркивающий высокий статус женщины.

Фамилию Эшбахтов тут принимали с подчёркнутым радушием, Фейлинг и бургомистр кланялись барону и баронессе, а графиня, на правах родственницы, так сначала расцеловала Элеонору Августу, а потом целовала «брату» руку, а он целовал ей щёки.

— Ах, что это у вас за удивительное платье, дорогая сестра, — заметила графиня наряд баронессы. Причём эту фразу она произнесла и без намёка на издёвку или лукавство. Словно платье «сестрицы» и вправду ей понравилось. Но генерал не поверил в чистосердечность этих слов.

«Удивительное платье? В каком смысле удивительное? Нет… Брунхильда насмехается над женой. Не иначе!».

— Ах, что вы, это платье… Оно просто пустяк по сравнению с вашим, сестрица, — Элеонора Августа млела и краснела от шеи и до ушей от счастья, что её наряд заметила и признала дама, хоть и бывшая, но фаворитка Его Высочества, сколько лет прожившая при дворе.

Волков вошёл в здание ратуши. Всё было убрано и украшено, повсюду цветные полотнища и гербы Маленов. На столах стояли кувшины из дорогого красного стекла.

О! Красивые бокалы. Большие блюда. И три десятка музыкантов рассаживались на балконах. Уже пробовали свои инструменты, ели и пили перед долгой работой. Атлеты и акробаты, шуты также находились в огромной зале.

Ему одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что графиня ему немножко… врёт. Уж больно хороши были столы, хороша посуда, чтобы стоимость этого бала могла уместиться