башню и замкнул в ней свою жену. А травоцветный человек собирал в это время плоды, сбивал орехи и прятал их в надежном месте. Он отлично знал, что его ждет, понимал, что рано или поздно его обнаружат и убьют, и все же не уходил от города. Больше всего боялся он дождя, всякий раз укрывался от него в дупле дерева. В ясную погоду он обычно поднимался на гору и оттуда наблюдал за жизнью каравельцев. На этой горе и заметил его один из каравельцев и помчался сообщить великому каравельцу — ведь тот обиделся бы и не простил, если б не он, а кто-то другой убил травоцветного человека. Но великого не оказалось дома — он находился у одной красивой вдовы. Нахлобучив меховую шапку на глаза, чтоб никто не узнал его, он блаженно потягивал шербет из пиалы, а красивая вдова пела ему любимую песню.

На другой день все мужчины поднялись на гору, и великий каравелец изрыл пулями место, где видели травоцветного человека.

День и ночь рыскали каравельцы по лесу, уверенные, что найдут его. Великого каравельца сопровождал мудрец. Он нарочно восклицал: «Вон он где, оказывается!», а когда тот вскидывая ружье, спрашивал: «Где?», говорил:

— Я просто так… Если прячется поблизости, сразу вскочит.

А через несколько дней, когда заскучавший мудрец равнодушно бросил: «Вон он где, оказывается!», с дерева неожиданно спрыгнул травоцветный человек. Он бежал по желтым листьям, проваливаясь по колени, и был прекрасной мишенью, попасть в него ничего не стоило. Как по-твоему, Доменико, попали в него?

— Не знаю… Попали?

— Да. Великий каравелец хорошо знал свое дело.

Александре умолк, печально призадумался, потом спросил:

— Догадался, кто был травоцветный человек?

— Как я мог догадаться?!

— Как? — огорчился Александре. — Неужели не сообразишь?

— Нет, не соображу, — и недовольно уставился на Александро, который смотрел на него с сердитой мольбой.

Доменико только теперь услышал, как шуршал по зонту дождь.

— Я рассказал тебе сказку, это так, но подумай хорошенько, разве может существовать травоцветный человек, а? А? Это был… ок… окра… окрашенный человек. А теперь вникни, сообрази, кому нужно было являться в город неузнанным? Ну? — Александро выждал и предложил: — Ладно, подскажу первую букву и, если не сообразишь, разочаруюсь в тебе, — и торжественно произнес: — П!

— П? — задумался Доменико. — П?..

— Да, — Александро всматривался в него заинтересованно. — Эх, так и быть, второй звук «о», «по…»

— Потерянный?

— Эх ты! Порядочный человек! Порядочный, тот самый, которого изгнали каравельцы. Свой проклятый город он все равно предпочитал Вишневому.

— Да? А как я мог догадаться? — передернул плечами Доменико и вдруг вспомнил: — Вы же сказали, что он вошел в город с противоположной стороны!

— Потому сказал, чтобы ты не сразу сообразил. А что ты вообще не сообразишь, никак не ожидал. Какой ты умный! — развеселился Александро. — Ты же сразу понял бы все, если б я сказал, что травоцветный вошел с той же стороны, с какой вышел изгнанный!

— Ну и что?

— А то, что потерял бы к сказке интерес.

— Тоже мне, — махнул рукой Доменико. — Будто очень интересная сказка! Что в ней хорошего…

— Эх, что поделаешь… Я все же уверен, что она хоть немного да принесет тебе пользу, извлечешь из нее что-нибудь… Вспомнится когда-либо, а я все-таки закончу ее в двух словах. Полил дождь, смыл с того человека зеленую краску, и все узнали изгнанного ими человека, а вечером, под барабанный бой великому каравельцу доставили его жену — вывели из башни, усадили в паланкин и бегом понесли ее к нему. У всех был праздничный вид, а соскучившаяся по мужу женщина восседала в паланкине с распущенными волосами, протянув руки к желанному великому каравельцу, который гордо, самодовольно оглядывал людей вокруг.

— Все? — равнодушно спросил Доменико.

— Да ты и впрямь не стоишь этой сказки, но я все же скажу: в том месте, где умер травоцветный человек, выросла сосна.

Александро встал, отжал намокшие штаны и молвил уходя:

— Ты, верно, и того не вспомнил, что сосна вечнозеленое дерево.

ЗИМНИЕ ИГРЫ

Краса-горожане любили веселиться, из-за закрытых окон часто вырывался смех, но в тот вечер омраченные пасмурным небом люди были почему-то раздражены, сидели по своим домам, в гости не ходили. В тот вечер даже ужин не имел вкуса, не радовал. Именно тогда Винсентэ впервые повздорил с молодой женой, а уловив на себе укоряющий взгляд Антонио, зло придавил пальцем на столе воображаемого муравья; в соседнем же доме уже привычно, без всякого стеснения, бранились супруги, не первый год жившие вместе; мужчина открыл шкаф, с полки что-то слетело. «Что за проклятье! — накинулся он на жену. — Почему все падает и валится?!» — «Значит, так нужно…» — огрызнулась женщина, замешивая тесто. «Что нужно…» — «Отлично видишь, что там лежит…» — «А ты не видишь, что не вмещается! Захламила все…» — «Купи второй шкаф, кто тебе мешает…» — «На что купить, на что?..» Даже Тулио не тянуло пить, и Артуро рычал на жену и детей: «Сами гроша добыть не можете! Разинули рты, подавай им…» Где-то еще один отец семейства кричал на жену: «Уйми наконец сосунка, вопит и вопит!» — «Все плачут, все такие, и ты вопил…» — «А ты почем знаешь — грудным меня знала? Будь проклят день, когда повстречал тебя…» Дуилио, такой, каким был, ни разу не вспомнил в тот вечер свое: «Не уноси стакан с родника!» — а если бы и вспомнил, наверняка подумал бы: «Вдребезги разобью…» Цилио, встреть он Розину — ту самую, что в роще, помните? — прошел бы мимо, будто и не видит. И даже Эдмондо в тот вечер живо переводил взгляд со стены на стену… Раздражали тусклые фонари, и спать завалились рано, но уснули поздно, крутились и ворочались в постели, и если б позже, когда все поутихли, кто-либо заглянул в безмолвные дома краса-горожан, крайне поразился бы — все лежали ничком, лицом в подушку.

А страж ночи Леопольдино брел по первому снежку, по-настоящему снег повалил уже за полночь, поглощая тепло мостовой и неуловимо сверкая в лучах фонаря. Чистый, бодрящий воздух вдыхал ночной страж, пришибленный, прибито сгорбленный. Падал снег — у ног его явный, белизну излучавший, лиловый во мраке, сине-лиловый, а вдали — темнотой приглушенный и все-таки белый, безукоризненный. Был снегопад, о как снежило, невесомо ложился на крыши, падал снег, тут и там высветляя деревья; спали люди, прижимаясь щекою к ладони, и только страж ночи Леопольдино брел по извилистым улицам, и прозрачным был воздух,