Контрреволюция за рубежом хоть и распалась на два лагеря — монархистов и республиканцев, но легче от этого не стало. И монархисты, и республиканцы были жестокими, умными врагами, знающими Россию и психологию человека, живущего в ней, знали и щели: что ни дырка, то обязательно монархическая либо республиканская затычка.

Тут не до разносолов, не до ухи с расстегаями и рябчиков в винном соусе, тут выжить бы, себя в человеческом обличье сохранить.

Спутником любого голода всегда были крысы: они ели трупы.

Много крыс появилось и в Петрограде — длиннохвостые зверюги дрались ночью, вылезали из подвалов на проспекты полюбоваться «хозяевами», пищали, мочились и оставляли вонючий кал во всяком месте, где им удавалось побывать, вызывали страх и омерзение.

Домработница Таганцева Маша, которую редко кто из гостей видел — она была неслышима, не обладала материальной плотью, словно была сотворена из воздуха, — увидев в первый раз крысу, чуть не грохнулась в обморок, будто барыня какая, но себя преодолела и резво наткнулась на буфет, в котором стояла хрустальная посуда, села на него, свесила ноги.

Крыса изумилась такому поступку, остановилась, задумчиво поглядела на экономку, соображая, прикончить её сейчас и пустить на еду для всей своей гоп-компании, либо подождать, сходить посоветоваться со старейшиной племени, прийти завтра и уже окончательно решить вопрос с пугливой бабешкой, хлопнула голым хвостом по полу, словно кнутом, и отправилась всё-таки к старейшине за советом.

Едва крыса исчезла, Маша сползла с буфета, долго, с дёргающимися губами смотрела на дыру, откуда вылезла эта голотелая каракатица, потом достала из чулана старую хозяйскую бекешу, отодрала от неё рукав и зашила с одной стороны.

— Значит так, либо ты меня, либо я тебя, — обиженным, проржавевшим от нахлынувших слёз голоском произнесла она, — два либо только и есть, третьего либо не будет.

Она зажмурилась: не дай бог, эта крыса приснится ночью, либо, ещё хуже, прыгнет в постель. Крысы, говорят, по стенам ходят так же проворно и умело, как и по полу — единственное что с потолка срываются.

К дырке она прислонила рукав, расширила раструб и стала ждать.

— Что случилось, Маша? — выйдя на кухню, спросил Таганцев, раздосадованный тем, что время утреннего чая подошло и пора стоять на столе славному напитку, — сегодня морковному, другого нет, пора париться под блюдцем. Маша готовила морковный чай по-ленивому, насыпала «заварку» в стакан, накрывала блюдцем и давала немного выстояться, так получалось лучше, чем заварка по-обычному, в маленьком фарфоровом чайнике, поставленном на самовар. К чаю — кусок особого хрустящего пирога, который Маша научилась печь из сухарей.

Она перетирала сухари в муку, добавляла в них немного сахара — Таганцеву удалось добыть два килограмма сахара, настоящего, прочного, как камень, мраморно-синего, наверное, ещё довоенного, — а дальше всё зависело от ловкости рук. Пирог у неё получался вкусным. С пирогами из прошлого, конечно, не сравнить, но терпимо, есть было можно.

— Крысы появились, Владимир Николаич, — проговорила Маша, не сводя взгляда с рукава.

— Что за крысы? — не понял Таганцев.

— Да обыкновенно! Хвостатые, усатые…

— У нас в доме?

— У нас в доме, Владимир Николаич!

Таганцев передёрнул плечами «бр-р-р», по лицу у него пробежала дрожь, перешла на тело, прошлась под халатом: о крысах Таганцев знал, но никак не мог предположить, что они появятся в его доме — его доме! Он пожевал губами, соображая, большая это напасть или малая, пришёл к выводу, что бывает и больше — справедливый вывод, и произнёс примиряюще:

— Крысы сейчас во всём Петрограде, Маша. Куда ни глянь. Надо держаться!

— А мы и держимся, Владимир Николаич. Воюем, — Маша ткнула в мягкое голенище бекеши. — А это рукав вашего папаши, Владимир Николаич.

— Да? — Таганцеву сделалось неприятно, что рукав его почтенного родителя так используется, он поморщился и прижал руку к сердцу: — Чаю бы, Маша!

— Будет чай, сейчас будет, — Маша проворно, будто девчонка, вскочила, метнулась к небольшой изразцовой печке, на которой всегда готовили что-нибудь быстрое: приезжали внезапные гости, с солидным «жаревом-паревом» не успевали, потом ограничивались скорой едой, для неё и была сложена эта печка, но сейчас квартира Таганцева отапливалась, как и все квартиры Питера, буржуйкой, и еду готовили тоже на буржуйке, правда, раз в месяц Маша затапливала и печь. Это надо было, чтобы в квартире не заводилась плесень и не возникал запах сырости. — Извините, Владимир Николаич, я потеряла счёт времени, — сказала она.

— А для крысы я найду что-нибудь сладенькое, Маша, — хмуро проговорит Таганцев, — чтобы никогда больше в доме крысы не появлялись.

— Что именно, Владимир Николаич? — Машино лицо сделалось озабоченным.

— Таблетки какие-нибудь, порошок — есть разная отрава.

— Ой, не надо, Владимир Николаич!

— Почему же?

— Если крыса сдохнет в проёме, под полом — вони тогда не оберёмся. Она же преть будет.

— А ведь верно!

— Вы лучше мне доверьтесь, Владимир Николаич, я её изловлю деревенским методом, с помощью рукава вашего родителя!

— Что за рукав, Маша, ничего не пойму, — Таганцев нахмурился, — вы говорите, рукав, да рукав, а я слушаю, но ничего не понимаю. Рукав, да рукав…

— Да у вашего папаши была бекеша, он на охоту в ней ходил. А потом бекешу продырявила моль.

— Откуда ты знаешь, что отец на охоту ходил именно в бекеше? — удивился Таганцев. Он и сам этого не помнил, а Машин возраст — хоть и не положено придавать значение возрасту прислуги, — был куда более скромным, чем его. В ту пору, когда отец ходил на охоту, Маши не было на свете, а если и была, то размером не больше варежки.

— А мне сказывали, — расплывчато ответила Маша, и Таганцев одобрил этот ответ: прислуга должна знать не только родословную своих хозяев, но и родословную их одежды.

— Если понадобится, я бригаду моряков на помощь пришлю — всех крыс переловят, — пообещал Таганцев.

— Пришлите, Владимир Николаич, — Маша вздохнула. Таганцев ничего больше не сказал и ушёл к себе.

Днём крыса всё-таки влетела в рукав. Не понимая, в чём дело, проползла до самого конца, до зашитой через край проймы, почуяла, что это ловушка, шустро развернулась в тёмном душном нутре и с писком полезла обратно. Маша оказалась проворнее крысы, перекрыла ей выход.

Крыса забарахталась в рукаве, заметалась — рукав ходил, как живой, дёргался, полз по полу. Чтобы у крысы было меньше переживаний, Маша затянула и горловину, сам низ рукава, потом свернула рукав калачом и сшила концы.

Подумала, что крыса очень скоро задохнётся без воздуха, её можно будет вытряхнуть в ведро и отнести в отхожее место, но крыса не думала подыхать: жизнь без кислорода ей была так же привычна, как жизнь с кислородом. Выбрасывать вместе с крысой рукав было жаль — бекеша ещё могла пригодиться.