Не дожидаясь остановки БТРа, спрыгнул на землю и побежал к дымящейся бээмдэшке. Взрыв был очень сильным: боевую машину десанта разворотило, словно консервную банку. Оседала пыль. Из корпуса машины тянуло тяжелым запахом. Подбежавшие солдаты минометной батареи десантно-штурмового батальона бригады, чья машина подорвалась, вскочили на броню и стали вытаскивать беспомощные тела членов экипажа. В любую секунду могли взорваться боеприпасы, но об этом никто не думал. Осторожно вытаскивали стонущих от боли солдат. Из семи человек двоих вытащили уже мертвыми, четверо получили ранения различной тяжести, а одного даже и не царапнуло. Самым тяжелым из экипажа среди раненых был командир взвода лейтенант Литвинов: взрывом ему оторвало обе ноги. Наброшенная на его тело солдатская плащ-накидка быстро пропитывалась кровью, смешиваясь с пылью и грязью. Лицо Алексея стало пепельно-серым. «Смертельный уголок» — от переносицы до ямочек на обеих щеках — быстро темнел, заострялся нос. Минуты жизни лейтенанта, очевидно, были уже сочтены, а он, словно робот, все шептал и шептал: «Ребята, найдите мне мой нож! Я без него никуда не поеду!» Перед рейдом он показывал офицерам батальона фашистский кинжал со свастикой на рукоятке. Рассказывал, что его ему подарил дед-фронтовик с наказом сохранить, вернуться живым домой и передать по наследству своему сыну, когда тот тоже станет офицером. Этот нож был семейной реликвией. Дед воевал с фашистами, отец лейтенанта строил коммунизм, а сам Алексей через 35 лет после кровавой Великой Отечественной выполнял почетный интернациональный долг. Вот об этом ноже сейчас и вспомнил командир взвода. Он был в агонии, и все понимали, что он уже не жилец.

Рядом с Алексеем и другими ранеными суетился санинструктор, ставя обезболивающие уколы, делая перевязки. Убитые лежали здесь же, к ним никто не подходил: они ни в чем уже не нуждались. Запросили вертолеты для эвакуации пострадавших. Алексей по-прежнему спрашивал о ноже, но никто его не искал. Что можно было найти сейчас в том дымящемся чреве разорванной машины?

Я смотрел на погибших, а в голове, словно долгоиграющая пластинка, пульсировала одна-единственная мысль: «Пронесло! Слава богу, снова пронесло!»

Наконец прилетели вертушки, сели неподалеку от нас, разгоняя лопастями винтов пыль и песок, срывая с носилок грязные кровавые накидки. Бегом, прогибаясь от тяжести, загрузили ребят в вертолеты. Заложили в подорванную бээмдэшку заряд взрывчатки, чтобы не досталась врагам, и колонна продолжила свой путь.

Через несколько часов движения вышли к перевалу. Остановились в долине в 2–3 километрах от первой горной гряды. К перевалу вела единственная дорога. Основные силы батальона с приданными подразделениями и техникой остались в долине, а мотострелковая рота с танковым взводом пошли дальше. Колонна поднималась все выше и выше. Слева по ходу движения шелестело пшеничное поле с налитыми колосьями. Водители вели свои машины осторожно, стараясь не помять посевы. До ущелья оставалось всего-то несколько сот метров, уже видна была поляна перед входом в ущелье.

Комбат планировал под прикрытием огня вертолетов с ходу прорваться в ущелье и закрепиться в нем. Вертолеты обрабатывали склоны гор реактивными снарядами. Когда до заветной цели оставалось совсем немного, сначала одна, а затем и другая вертушка, как-то странно завалившись набок и быстро теряя высоту, понеслись в долину. Не долетев метров пятьдесят до БТРов, вертолеты, вспахивая колесами песок, сделали вынужденную посадку.

— Да, повезло ребятам, — порадовались офицеры за вертолетчиков, узнав по рации, что их вертушки получили повреждения топливопроводов от душманских крупнокалиберных пулеметов ДШК.

Не будь нас сейчас здесь, летчиков ждала бы явная смерть. К тому времени мы уже видели душманскую печатную продукцию: газеты, журналы, в которых публиковались фотоснимки пыток и казни советских солдат и офицеров, подбитая и уничтоженная наша боевая техника. Попади вертолетчики в плен, их ожидала такая же участь. Сегодня фортуна повернулась к ним лицом.

Мы продолжали путь к ущелью. Снова защелкали по броне пули душманских автоматов и винтовок.

Стреляли с пшеничного поля и гор. Открыли ответный огонь.

— Поджигайте пшеницу! Пусть душманы в ней сгорят! Им уходить некуда: прорываться через нас или с обрыва в пропасть! Другого не дано, — дал я команду командиру роты.

Солдат-связист осторожно выполз через боковой люк БТРа, поджег зажигалкой сухую траву. По спелым колосьям заплясали язычки пламени.

— Эх, жалко посевы! Такой богатый урожай, не то что у нас, в Молдавии, — перекрывая гул двигателей, прокричал водитель БТРа.

И мне тоже было жаль поле. Я представлял, сколько труда было вложено в него, чтобы пшеница уродилась такой. Но шла война. Горели кишлаки, сады, гибли люди. Мы к этому привыкли, но вот загорелось пшеничное поле, и стало жалко эти тяжелые, налитые спелостью колосья и тот урожай, который уже не получат крестьяне в свои закрома.

— Потуши пламя! — крикнул я солдату. Но было уже поздно.

Ревели моторы БТРов, обходя по засеянному полю заглохший автомобиль. Колонна шла дальше, ведя стрельбу на ходу. Духи активно отвечали нам тем же. Попытка с ходу войти в ущелье была пресечена сильным пулеметным огнем. Появились первые раненые. Мы отошли назад. Прилетела новая пара вертолетов и снова начала обработку склонов реактивными снарядами. Горела земля. Горы покрылись сплошным дымом. Но наши враги стреляли и стреляли. Снова пошли вперед, и снова были остановлены. И так несколько раз.

Приближался вечер. Надо было возвращаться в долину. Оставаться здесь, в зоне ведения огня, было небезопасно. Уйти всем вниз — тоже нельзя: душманы за ночь наставят столько мин, что завтрашний день надо будет начинать с разминирования. А это — потраченное время и новые потери. За тот участок дороги, где мы сейчас стоим, завтра нужно будет снова воевать.

— Замполит, возьми танковый взвод, пятую мотострелковую роту, займите круговую оборону на поляне и стойте всю ночь. Ваша задача — сохранить наше положение на поляне и уберечь людей и технику. В бой по возможности не вступать. Постоянно находитесь на дежурном приеме радиостанции.

Батальон вернулся в долину. Уже в темноте расставляли технику по своим местам. Световые приборы не включали. Распределили личный состав экипажей по сменам, проинструктировали о действиях в случае обстрела или нападения душманов. Солдаты устраивались на отдых в БТРах или под ними. Мы со старшим лейтенантом Олегом Соболевым, исполнявшим обязанности ротного, легли между колес под одной из «коробочек». Вели тихий разговор о жизни, вспоминали семьи, напряженно всматриваясь и вслушиваясь в темноту. Невдалеке танкисты занимались ремонтом подорванной на мине гусеницы. Кто-то чиркнул в темноте зажигалкой, и тотчас с гор к танку потянулись трассы светящихся очередей. Прошло несколько секунд, и вдруг по броне танка побежал светлячок огня. Пламя становилось все сильнее. Все бросились спасать танк, сбивали огонь шинелями, бушлатами, сыпали на него землю. Мучительно тянулись минуты. Духи стреляли на яркий свет. Мы отгородились от них другим танком, который прикрывал нас от душманских пуль и одновременно вел огонь из пушки по стреляющим с гор. Уже казалось, что все, танк не спасти. Когда я хотел дать команду механику, чтобы он отогнал его к обрыву поляны и столкнул в пропасть, огонь наконец затушили. Все, обессиленные, валились с ног. Снова стало темно. Ночью духи вновь открывали огонь в нашу сторону, ориентируясь по прежнему расположению техники, только мы оказались хитрее. Сразу после пожара мы поменяли огневые позиции БТРов и танков. Поэтому пулеметные очереди для нас уже были не так опасны, хотя шальные пули еще долго царапали броню и щелкали о камни. Очень хотелось спать. Зная, что завтра предстоит трудный день, я предложил Соболеву поспать по очереди. Подложив панаму под голову, он сразу уснул, вздрагивая и открывая глаза от любого шороха, выстрела или плача шакалов. В свою смену я так и не заснул. Как только рассвело, послышался рев двигателей идущего к нам батальона. Начинался очередной день боевой операции.