несясь за босоногим малышом, который ворвался на грядку с помидорами и безжалостно топтал молодые растения крепкими пухлыми ножками. – Ну-ка, а-та-та. Иди сюда, шалопай! Все помидоры вытопчешь, что потом кушать будешь, а?

Он смеялся открыто и восторженно, кидаясь в её распростёртые объятия. Женщина подхватила карапуза на руки, но не успела сделать и шага, как к ней бросилась ещё одна пара босых ног. Светлоглазая Маришка, такая же пухлая и улыбчивая, обхватила её за бедро и громко прокричала:

– Бааа, на луцьки хацюууу!

Оторвался от ноута, загляделся. Тётя Марина словно ожила после нашего приезда. Наконец смогла смеяться как прежде, пережить убийство сына и перекинуть бесконечную заботу с Семёныча ещё на кого-то. Тот неподалёку пилил дрова, морщась от опилок, попадавших в лицо, прокричал жене:

– Марин, не урони, обоих-то. Иначе Андрюха с нас шкуру спустит.

– Всё в порядке, – звонко ответила она, – и не такое таскали.

Аля вышла из дома в белом легком сарафане на бретелях. На шее красовался рубиновый кулон. Распущенные волосы доставали до плеч, завиваясь в милые кудряшки. Улыбнулся, оглядывая аппетитные формы, прикидывая, как поскорей закончить работу и уединиться на пару часов с любимой. Подошла, обвила шею, поцеловала. Рывком усадил её к себе на колени, и она, чувствуя мой стояк, прошептала:

– Ты же работаешь. Не отвлекайся.

– Угу – приблизился губами к восхитительной шейке, провёл языком за ушком, – работаю, причём конкретно.

Погладил по округлившемуся животику, – Лёша спит?

– Да. Вымотал его Семёныч утренней рыбалкой. До вечера, наверное, дрыхнуть будет.

Бережно опустил её на пол, поднялся с кресла и потянул в сторону нашего дома.

– Тёть Марин, присмотрите за бесенятами?

– А как же, – отозвалась, – Сейчас кашу с котлетами есть будем. А вы куда? Надолго?

– Всё тебе надо знать. – Вмешался Семёныч. – Иди детей корми. Да и я есть хочу. С самого утра голодный как собака.

Ворвались в дом отца, жадно целуясь, словно не виделись сотню лет. Малышка всё такая же горячая и отзывчивая как раньше, заводила меня с одного взгляда. Терял голову каждый раз, когда видел её, и точно знал, что это надолго. Снова беременная, чему я был безумно рад. На этот раз не двойняшками, чему я тоже, признаться, был очень рад.

После убийства Павла я думал, что жизнь закончилась. Меня за что-то сильно наказали, отняли самых близких людей. Отца и друга. Если бы знал, что в клубе вижу его в последний раз, не ушёл так быстро. Я бы пересилил себя и поехал в другое место, чтобы навсегда закончить жизнь Хрена Степановича.

Пока выбирал цветы и ехал к Ней, Павел разобрался с газовщиками, прыгнул в свой джип и помчался к поставщикам. Ему на встречку выскочил гелик Хряка. Из-за бешеной скорости этого урода, дождя и мокрого асфальта шансов выжить у обоих не осталось.

Обе машины превратились в хлам. Бывший учитель физкультуры, оказывается, сильно боялся тюрьмы и никоим образом не хотел туда попадать. Чтобы остановить правосудие, он решил выпилиться, а заодно, отомстить Пашке. Не за избиение, а за прикрытие наркобизнеса.

В один миг я потерял лучшего друга. Человека, с которым не страшно было идти и в огонь, и в воду. Человека, ради которого оторвал бы собственную руку, если бы это помогло его спасти.

Когда позвонила испуганная Леся, я говорил с мамой малышки. Она напоила меня чаем, была добра, словоохотлива. Не помню, как попрощался, что делал дальше. Думал, ошибка, не может такого быть. Не может он бросить меня. Уйти навсегда. Зачем мне деньги? Зачем успех? Если не с кем это всё разделить, не с кем идти плечом к плечу, не от кого ждать поддержки?

Остальное как в бреду. Организовал похороны несколькими телефонными звонками. Уладил бумажные дела, разобрался с полицией и дал подробные показания следователям, естественно, не упоминая, что тесно контактировал с убийцей несколько недель назад. Перевёз тело в село, к матери.

Чтобы не слышать душераздирающий вой тёти Марины и остальных женщин, на кладбище не поехал. Заперся в доме отца и пил всю ночь. Пил и плакал. Это была самая чёрная ночь в моей жизни. Следующий день не выходил на улицу. Спиртное в глотку уже не лезло. Просто смотрел перед собой в стену и думал, что немного осталось до сумасшествия. Ещё чуть-чуть и я бы свихнулся. Но сумрачный одинокий вечер боли озарился ярким утренним просветлением.

В дверь стучали долго, напористо. Не открывал. Не для того вырубил телефон, чтобы ко мне бесцеремонно врывались. Помнится, от злости расколотил полупустую бутылку виски о стену.

Когда услышал её голос, словно током пробило. Бросился открывать. Стояла на крыльце маленькая, испуганная. Смотрела так печально, так понимающе. Схватил в охапку и прижал к себе. Как голодный зверь затащил в комнату, плечом закрыл дверь.

Не помню, сколько мы так стояли, но помню, как она шептала ласково, гладила по спине мягкими ладошками, целовала мелко и робко. Просила прощения. Говорила, что сглупила, приревновала к Марго, про Италию, про Инстаграм. А я слушал вполуха, держал её в объятиях, словно пытался испить боль до дна и наполнить чем-то живым, чем-то тёплым, бесконечно ценным.

Не осознавал реальности. Сам не понял, когда стащил с неё трусики и вошёл в тугую плоть без подготовки. Как исступлённо вдалбливался в самое нежное и самое желанное тело, словно ныряя с головой в живительный океан. Как вжимал её в стену, подхватывая под коленки, исступленно насаживая на себя, рычал в ушко:

– Моя. Моя малышка. Моя девочка. Моя любимая. Моя… жена.

Как она прерывисто послушно стонала в ответ:

– Твоя. Твоя. Твоя. Твоя.

Как в наказание с каждым толчком, доводил до безумия и твердил:

– Никогда. Больше. Так. Не делай.

После оглушительной разрядки отнёс её в постель и там, после долгих прелюдий довёл до будоражащих всхлипываний, и проговорил:

– Ты готова, детка? Здесь почти лес, а я хочу тебя всю.

Разогретая ласками и оргазмами, томно откинувшись на простынях, она выдохнула, ни капли не сомневаясь:

– Готова.

Медленно вошел в сладкую попку, не переставая нежно касаться клитора, кусая за мочку ушка, просовывая язык в ушной проход. Держался до последнего. Вжимаясь до предела, покрываясь испариной, кончил обильно, рвано, после чего сказал «Никому тебя не отдам» и уснул как младенец.

Утром все же удерживал в объятиях, боясь, что снова исчезнет или выкинет очередной фокус. Поэтому, когда малышка дёрнулась и попыталась встать, придавил обратно, закинув руку на живот. Она простонала, и просила отпустить.

– Что? – не понимая, спросил сквозь сон.

– Мне сложно так, тошнит.