— А по-вашему, все в этом мире все ради денег делается?

— Не криводушничайте, Родион Романович! Вы, к примеру, сыском занялись не по доброте душевной. Я слышал, г-н Шубин двести рублей обещал, если пропажу найдете.

— Берите выше. Триста!

— Вот видите.

— Он сам назначил награду, — возразил Мармеладов. — Стало быть, может себе позволить.

— А может вы взялись распутать загадку, услышав про солидную покражу? Ежели найдёте двенадцать тысяч рублей, неужто у вас не возникнет искушение их прикарманить?

— Да откуда же мне знать заранее, Илья Петрович? Может и возникнет. От такого никто не застрахован, в том числе и вы.

— Я? Шалишь! За все годы службы ни одной копейки не присвоил. Ни казенных денег, ни подношений всяческих! Как вы смеете усомниться?

— Вспыхиваете, а ведь искушения для того нам посылаются, чтобы суметь их перебороть. Это будет не первым в моей жизни и, скорее всего, не последним.

— Хочется верить, что вы устоите.

— Мне тоже. Но доказать это — и вам, и себе самому, — я сумею лишь когда тысячи и впрямь окажутся в моих руках.

— Посмотрим, посмотрим… Кашкин!

На окрик Пороха прибежал городовой, карауливший в коридоре, а следом за ним степенно вошел жандармский унтер-офицер.

— Хорошо, что вы вдвоем… Берите еще двести… Нет, триста… Да хоть пятьсот человек! Из отпусков, из лазаретов — всех на улицы. Заходите в каждую аптеку, не пропуская ни одной. Мутных и сомнительных аптекарей привозить ко мне. Лично допрошу. Вам, Родион Романович, — полковник смерил сыщика надменным взглядом, — мои методы кажутся излишне жесткими, поэтому я вас более не задерживаю.

XXIV

Серафима чистила медную ендову на пороге дома. Сыщику это показалось странным. «Чашей в доме пользуются редко», — размышлял он. — «Да и не нуждается она в чистке — вон как сверкает. Стало быть, Симка просто ищет повод, чтобы потоптаться на улице. Поджидает кого-то».

Заметив Мармеладова, служанка засияла ярче посудины, не оставляя сомнений — кого именно она дожидалась.

— А я погляжу, зачастила сюда эта… С бантиком. Ежели насовсем переедет, то хозяйка цену удвоит. Всенепременно!

— Пусть хоть утроит, — сыщик принял нарочито серьезный тон. — Деньги у меня пока водятся.

Он достал из кармана горсть серебра.

— Вот тебе рубль, Симуня. Сбегай к Катуниным за сладостями.

— Да как же…

Служанка от изумления выронила сосуд, тот покатился по мостовой, подпрыгивая и позвякивая.

— Давеча говорил, что она тебе друг. А вон оно как оказывается…

— Дружить с г-жой Меркульевой невозможно, — усмехнулся Мармеладов. — Она всех людей делит на две категории: тех, в ком души не чает, и тех, кого люто ненавидит.

— Тебя, выходит, любит?

— Как посмотреть… Во время последней встречи она заявила, что больше никогда не хочет меня видеть.

— Ох, любит, — Серафима подняла посудину, обтерла краем фартуха и пошла в дом. — Ну, чего застыл? Негоже заставлять девицу так долго ждать. Иди уж!

Мармеладов распахнул дверь. Он был уверен, что Лукерья меряет шагами небольшую комнату, мечется как тигрица в клетке, ни разу не присев. И ошибся. Журналистка прикорнула на жаккардовом диване, накрывшись шубой. Не желая разбудить гостью, сыщик сделал шаг назад и столкнулся с Серафимой, неотступно следовавшей за ним. Ендова опять выскользнула из ее рук и с грохотом упала на пол.

— Пойду-ка я в лавку, — вздохнула служанка.

Лукерья открыла глаза и грациозно потянулась.

— А вот и вы, Родион Романович…

Но уже через секунду она вскочила с диванчика и набросилась на сыщика:

— Вы меня обманули! Зачем вы ездили в Нахабино без меня?

— Позвольте, Лукерья Дмитриевна! Вчера вы дали понять…

— И что? Вы из-за такого пустяка нарушили обещание? Как же я разочарована! — она заходила по комнате, возмущенно размахивая руками. — Думала, вы хоть чем-то отличаетесь от остальных мужчин. Но вы такой же как все.

Обвиняющий перст заплясал перед лицом Мармеладова.

— Нет! Вы хуже всех, поскольку постоянно надо мной насмехаетесь! Среди известных мне негодяев конкуренцию вам может составить лишь этот отвратительный следователь, — журналистка скривила губы и выдохнула с нескрываемым презрением. — Порох!

— Чем же он вас обидел? — сыщик сдерживал улыбку, но это стоило большого труда.

— Он прогнал меня, будто шелудивую моську!

Негодование, переполняющее Лукерью, выплеснулось наружу, она сжала кулачки и несколько раз ударила Мармеладова в грудь, сбивая подтаявшие снежинки с его пальто. Потом опомнилась, покраснела и отошла к окошку.

— Вы приехали к «Лоскутной», услышав про взрыв, — догадался сыщик. — Хотели проскользнуть в раскуроченную гостиницу, но полковник не пустил вас за оцепление. Пожалуй, я соглашусь с его решением.

— Что? — вспыхнула девушка.

— В здании, пострадавшем от взрыва, опасности подстерегают на каждом шагу. А если пол провалится? Или стена рухнет? Думаю, Илья Петрович просто беспокоился о вас и хотел уберечь от возможных напастей. Я поступил бы также.

— Да этот столичный волдырь переживал лишь о том, чтобы я ничего не писала в газете. Чертова цензура! Перестраховщики!

Она снова подошла к сыщику.

— Или это не шутка? Вы стали бы… беспокоиться обо мне?

Лукерья потянулась кончиками пальцев к его небритой щеке, но в последний момент отдернула руку.

— Вы подобны огню, — нежно прошептала девушка. — Рядом с вами тепло, свет ваш рассеивает всякую тьму и прогоняет затаенные страхи. Но близко подходить опасно, можно обжечься.

На этот раз Луша замерла в ожидании его ответа или иной реакции. Мармеладов почувствовал, как в его голове возникают два противоречивых образа. Перед мысленным взором порхала маленькая птичка с ярким опереньем, вроде снегиря или зимородка. Одно резкое слово или неосторожный вздох — улетит, больше не