Потому власти и ведут периодически разведку боем — то начинают бузу вокруг Мавзолея Ленина, то угрожают изменить знамя Победы. Это — конъюнктура. Но проблема синкретизма дискурса более фундаментальна. В периоды форсированной модернизации дискурс власти всегда представляет собой сложную синкретическую систему с элементами гротеска. Последние дают повод для насмешек или озлобления, но оценить эти издержки можно лишь исходя из критериев соответствия дискурса целям большого проекта.

Вот, Петр отрезал боярам бороды, заставлял курить и напяливать немецкий камзол. Смешно? Ведь через пару верст все равно начиналась бородатая Россия и простиралась до Тихого океана. Не смешно, потому что гротескные знаки были поняты, и при всех травмах проект Петра был потом оправдан. Можно ли было помягче, без камзолов? Конечно! Но другого Петра в тот момент не нашлось. А в целом, гибридизацию ценностей и их символов в России 17–18 веков можно считать успешной. Мы получили современную армию, не утратившую при этом своего культурного генотипа, и удивительно эффективно пересадили на русскую почву европейскую науку. Она принялась и дала прекрасный самобытный плод — русский научный стиль. Синтез Православия и Просвещения в дискурсе российской монархии удался.

Но на витке модернизации конца ХIХ — начала ХХ века совместить дискурсы Российской империи и либерализма не удалось. Как писал Вебер, было «слишком поздно». России тогда уже доставалось лишь место на периферии западного капитализма. Но с такой «либеральной утопией» соблазнить достаточную часть сословного общества было нельзя. Попытка гибридизации монархии с либерализмом лишь укрепила левые силы. Соборное начало приобретало тип советского.

Так, выборы в I Госдуму были неравными и многоступенчатыми (для крестьян четырехступенчатыми), и их бойкотировали большевики, эсеры и многие крестьянские и национальные партии. Тем не менее, около 30 % депутатов (из 450) были крестьянами и рабочими — намного больше, чем в западных парламентах. Например, в английской Палате общин в то время было 4 рабочих и крестьян, в итальянском парламенте — 6, во французском — 5.

Это был провал сословно-либерального дискурса, синкретизм принял абсурдный характер. Охранка руководила террором эсеров, поп Гапон вел демонстрацию под расстрел. Фельдфебеля, который 27 февраля 1917 г. в казарме лейб-гвардии Волынского полка выстрелом в спину убил офицера, командующий Петроградским военным округом Л.Г. Корнилов лично наградил Георгиевским крестом. Великие князья нацепили красные банты. Вот это, действительно, смешение стилей — не чета нынешнему.

Высшим классом эффективной гибридизации дискурсов надо считать программу большевиков — на этапе как Ленина, начиная с 1907 г., так и Сталина с начала 30-х годов. Было величайшей глупостью, что нынешние политологи в их самомнении пренебрегают этим опытом. В чем его уроки?

После 1905 года, показавшего, что марксизм неадекватен реальности России и структуре русской революции, Ленин начал программу наполнения оболочки марксизма русским содержанием. Это была виртуозная работа — разгромить истинных марксистов (типа Плеханова, Мартова и Каутского), представить их ренегатами и встроить в марксистские формулы идеи народников и даже Бакунина с его «союзом рабочего класса и крестьянства». И при этом остаться в глазах Запада главным марксистом эпохи! Тут, конечно, очень помогли великие мыслители Запада, поддержавшие Ленина — Грамши, Рассел, Кейнс и др. Они не были кропателями и поняли цивилизационное и даже мировое значение соединения программы Просвещения с общинным крестьянским мировоззрением. Было видно, что эту проблему придется решать и в Азии, и в Латинской Америке.

Вот — та планка, на которую мы должны равняться в нашем новом синтезе. Нам нужен такой язык и такое осознание нашего бытия, пусть кризисного, чтобы мы могли обрести «цельность и самоуважение — без всяких изъянов и фобий». Чтобы сохранить статус цивилизации и державы, Россия должна обладать собственным цельным и развитым дискурсом. Его создание — историческая миссия интеллигенции. Пока что это не получается. Слишком велик отрыв официального дискурса от чаяний большинства, слишком много уступок сделано «идолатрии самодовлеющего индивида» (Тойнби), хищному неолиберализму и уголовным инстинктам. Пора, наконец, изживать инфантильный антисоветизм и брать на вооружение великолепные находки советской цивилизации. Назад пятиться бессмысленно, но отбрасывать инструменты, созданные нашим же народом на нашей земле — необъяснимая и непростительная глупость. Поскольку она воспроизводится уже 20 лет, ее хронический характер становится важной угрозой для России в сфере рациональности и художественной культуры.

Легитимность и политическая культура

Россия пребывает в состоянии плохо формализуемой аномалии. Это система порочных кругов, вдетых один в другой. А если в динамике, то это сверкание множества переходов «порядок — хаос», так что в каждой точке действует принцип неопределенности. В этом смысле сегодня Россия — «страна постмодерна».

Говорить о преемственности, искать аналогии с временами Сталина, Ивана Грозного или Ярослава Мудрого сегодня бесполезно. Политическая культура — часть культуры. Говорить о ней в России сегодня — как говорить о сознании больного в лихорадочном бреду. Он тоже, конечно, человек, тоже мыслит, мычит и временами говорит. Но надо принимать во внимание лихорадку.

Например, спорят и даже ругаются: что у нас в России за политическая система? Демократия? Авторитаризм? Тоталитаризм? Все это бессмысленно. У нас суверенная демократия — посмотрите на градусник! Определить тип этой культуры трудно, явление многостороннее. Если видеть ее как систему ценностей и институтов, то можно сказать, что наша политическая культура сегодня — это гибрид соборности с коррупцией. То есть соединение ценностей целого с ценностью предательства — как полного отрицания целого. Горбачев с его ГКЧП, Ельцин на танке, ликующая толпа.

Из этого «свято-звериного» кентавра массы и политики вырастает провокация как высшее творение этой культуры. Без соборности массы, которая любит власть, такое искусство не могло бы возникнуть. В нем дышит гений Достоевского, и на знамени нынешней политики лики ее духовных отцов — Ивана Карамазова и Смердякова. Строение современной провокации столь совершенно, что люди, видя ловушку, вынуждены в нее лезть — это меньшее зло.

Культура СМИ как «видимой и слышимой» ипостаси политики целиком стоит на провокации. Даже ложь нашего телевидения утратила свои безобидные черты. Она уже не навевает человечеству сон золотой, не успокаивает. Слушаешь это вранье, и охватывает беспокойство — что за этим стоит? Принципом российской политической культуры стало держать уровень нервозности общества вблизи красной черты. Посмотришь в глаза Сванидзе — и мороз по коже.

Россия как цивилизация не успела успокоиться, придти к внутренней гармонии. В ней постоянно шло столкновение нескольких культурных ядер, и все с мессианской компонентой. Взять хотя бы наших неолибералов. Казалось бы, цель рациональная — обобрать «египтян». Но даже воровство проведено с религиозной страстью, превращено в Великий поход. Иной раз и Моисея помянут — водил сорок лет по пустыне, пока не вымерли, кому следовало. А мы, мол, чем хуже.