Результатом этого внезапно пробудившегося огромного интереса к истории стало основание в 1572 году Общества антикваров, заседавшего в конторе герольдов в Дарби-хаусе. Члены общества публично читают свои работы и обсуждают свои изыскания. Среди них – Вильям Камден, Ричард Карью, Сэмпсон Эрдсвик, Вильям Ламбард и Джон Стоу, а также другие историки, юристы, герольды и архивариусы, в частности Артур Агард, Томас Тальбот и Роберт Коттон, собравший самую большую библиотеку исторических английских рукописей. Но сила истории такова, что Общество привлекает к себе слишком много нездорового внимания. В английском праве прецеденты могут легко превратиться в правовые принципы, так что исторические документы, связанные с престолонаследием, приводят к щекотливым ситуациям. Когда Роберт Коттон находит завещание Эдуарда VI, где король признает наследницей трона леди Джейн Грей, его просят передать этот документ правительству для уничтожения. Это лишь один пример: у него в руках оказалось немало важнейших документов. Позже, когда королеву просят инкорпорировать Общество и предоставить ему собственное помещение, она не соглашается. Она считает, что история опасна – мы видим это на примере Джона Хейварда, которого посадили в тюрьму за книгу о Генрихе IV И Елизавета в этом не одинока: следующий король распускает Общество антикваров, а через несколько лет королевским указом закрывается и библиотека Роберта Коттона.

Представления общества о себе меняются в течение всего правления Елизаветы – и соответствующим образом меняется и его характер. В конце эпохи общество по-прежнему остается жестоким и милосердным, коррумпированным и мужественным, расистским и гордым. Но англичане окончательно оторвались от средневековых корней, и возврата к ним уже не будет. Вместе с пониманием того, что они не такие, как в прошлом, приходит и другое понимание: что в будущем тоже все будет по-другому. Томас Нортон, драматург, историк и член парламента, с помощью исторических изысканий пробует предсказывать будущие события[49]. Поэты, работающие в последние годы правления Елизаветы, тоже понимают уникальность своего положения во времени, говоря об «эпохе», отличной от всех других эпох. Это самосознание – одна из самых поразительных черт характера елизаветинской Англии; путешественника во времени оно изумит и того больше, потому что во всех предыдущих поколениях оно отсутствовало. В этом еще одна причина, по которой вы, скорее всего, посчитаете, что с елизаветинскими англичанами у вас больше общего, чем с их средневековыми предками. Они открыли сущность «современности»: новизну, радостное возбуждение и непредсказуемость. И кто может винить их за это возбуждение? В конце концов, кто знает, что они откроют потом?

В незнакомой стране даже простейшие повседневные вещи могут вызвать серьезные трудности. Какими монетами нужно расплачиваться за еду? Как здороваться с людьми? Как вести себя за столом? Как сказать, который час? В традиционных учебниках истории вы ответов на такие вопросы не найдете, так что эта глава призвана восполнить ваши пробелы в знаниях.

Вы хотя бы немного, но знакомы с языком той эпохи благодаря шекспировским пьесам и поэмам, так что понимаете, что он заметно отличается от современного. У него иная структура и построение фраз. В нем есть знаки и условные обозначения в форме каламбуров и аллюзий, многие из которых вы не поймете. Но большая часть трудностей связана именно со словарным запасом. Английский язык, бурно развивавшийся в течение двух столетий до Елизаветы, достиг более или менее современной формы и теперь в основном меняется благодаря заимствованиям из греческого, латыни и других иностранных языков. Их немало – шекспировский лексикон из 20 тысяч слов примерно вдвое превышает словарный запас писателя времен начала правления, и узнать 90 процентов этих слов не составит вам труда. К сожалению, словаря английского языка, который помог бы вам разобраться в оставшихся 10 процентах, не существует. Самый первый – «Алфавитная таблица» Роберта Каудри – уже готовится к печати, но выйдет лишь в 1604 году. К тому же это не совсем словарь, а всего лишь список трудных слов, заимствованных из латыни и древнегреческого.

Ругательства вам проблем не доставят – вы все поймете по тону голоса. Вы, может быть, и не сможете дать определение слову «blithering» (оно значит «несущий чепуху»), но сразу поймете, что если вас назовут «blithering idiot», то это совсем не комплимент. Если кто-то крикнет вам «Sirrah!», то вы быстро поймете всю ошибочность современных предположений, что это синоним уважительного «сэр»; это уничижительное обращение к мальчикам, слугам и мужчинам, которые ниже вас по общественному положению. Популярное среди образованных людей восклицание – «Zounds!» («Да чтоб я…») – это сокращение от полной формы «God’s wounds» («Богом клянусь!», буквально «Раны Божьи»). Кроме того, в ходу и такие восклицания, как «God’s blood!» («Кровь Божья») и «God’s death!» («Смерть Божья»); обоими пользуется и сама королева. Более того, Елизавета в сердцах может воскликнуть даже: «Господи Иисусе!»[50]. Как вы понимаете, в компании пуритан такие фразы весьма неуместны. С междометиями вроде «О God» («О Боже») и «Good God» («Боже правый») вы и так знакомы – они часто употребляются во многих домах эпохи Елизаветы. К этому списку стоит еще добавить «Fie!» («Фи!»), которое выражает изумление, возмущение или отвращение, а также применяемое в качестве междометия слово «Faith!» («Верю!»), которым вы выражаете полнейшее согласие с собеседником.

С более «нормальной» речью существуют две проблемы. Первая – вам встретятся слова, которых вы просто не знаете. Если кто-то скажет «swive» («прелюбодействовать»), «cupshotten» («пьяный»), «foison» («изобилие»), «holpen» («помог»), «beldam» («старая женщина») или «jakes» («туалет»), а вам слова будут незнакомы, то придется спрашивать, что они значат. Вторая проблема еще труднее: многие слова, которые использовались и в елизаветинскую эпоху, и сейчас, за прошедшие столетия сильно изменили свое значение. Представьте себе английский язык в виде широкой реки, в которую постоянно впадают все новые ручеики иностранных слов, острот и новых переживании, а само русло постоянно идет излучинами. Именно это постоянное течение и делает язык живым – это река, а не застоявшееся болото архаичных слов, – и любые метки, поставленные в этом потоке, рано или поздно будут снесены. Возьмем для примера слово «nice». Во времена Елизаветы оно не означает «добрый», как сейчас, – его значение едва ли не противоположно. Оно означает «точный» или «аккуратный» и довольно «холодно»: фраза «they are so nice in measuring their bread» означает лишь то, что «они» очень точно умеют взвешивать хлеб, а не то, что «они» щедры. Слово «cute» изменилось примерно так же: тогда оно значило «острый» и не ассоциировалось ни с какими милыми котятами. Столь же неправы вы будете, предположив, что своего значения не изменило слово «mean» (ныне – «злой» или «подлый»). Тогда оно означало нечто малое и скромное: «mean estate» значит, что у человека небольшой финансовый капитал, a «mean parentage» значит не то, что отец или мать его не любили, а то, что они были бедны. «The meanest woman in town» – не оскорбление, а всего лишь характеристика бедности, скорее сострадательная, чем порицательная. Вы обязательно споткнетесь на слове «several»: в елизаветинской Англии оно означает «раздельный», а не «немного», так что фраза «they went their several ways» означает «они пошли разными дорогами», а не «они прошли вместе по нескольким дорогам». Если о человеке говорят «romantic», то это значит, что он ведет себя «героически» или как персонаж из легенды – а не то, что он дарит возлюбленной красные розы. «Mess» – это не только ситуация неразберихи: куда чаще этим словом обозначают прием пищи за общим обеденным столом; если про вас и другого человека говорят «you share the same mess», это значит, что вы едите из одних и тех же тарелок. У слова «occupy» много значений, большинство из которых связаны с «использованием» – например, «he occupied no silver vessel or plate» («он не пользовался серебряными сосудами и тарелками»). Торговца на ярмарке могут назвать «occupier»[51], а «man occupies a woman» значит «мужчина занимается с этой женщиной сексом». «House of easement» («дом облегчения») – это синоним туалета или уборной, равно как и «house of office» («дом заседаний») – с работой это словосочетание не связано никак. К сожалению, места, чтобы привести все словарные различия, здесь не хватит, но на всякий случай вот вам еще несколько слов: