сферы, рассматриваю пространство: я нахожусь в больнице. Врачи в белых халатах перебегают из кабинета в кабинет и не замечают меня. Интуитивно, чувствую, куда мне нужно отправиться и какая именно дверь мне нужна.

Я даже знаю, что меня там ждет. Точнее, кто.

Картинка так резко размывается. Пытаюсь собрать ее воедино, но сон, или воспоминание, все время ускользает. Почему я вижу мальчика в больнице? Он чуть старше меня и у него красивые серые глаза. Прозрачные, как выглядела бы пологая гладь озера из жидкого серебра.

Такие знакомые глаза. Я узнаю их из тысячи.

Такой странный сон. Почему я вижу Лео маленьким?

— Почему ты здесь? Кто ты? — спрашиваю у мальчишки. — Тебе тоже нужно лечение?

— Операция. Сложная операция. Возможно, я скоро умру, — коротко отзывается он.

— Тебе страшно?

— Наверное. Мне бы не хотелось умирать. Я еще столько всего не сделал.

— Тогда ты не умрешь, — обещаю ему я, передавая землю в его руки.

Затем резко переношусь внутри сна в поле. Оно круглое, как гоночный трек, по которому без остановки едут машины. Пахнет маслом и бензином. Я откидываюсь на мягкую траву и смотрю на небо, наблюдая как надо мной проплывает стая мотыльков…крупных, с голубыми крыльями. Целая стая бабочек.

Мотылек, мотылек, мотылек.

«Если хочешь сохранить глянец на крыльях бабочки, не касайся их», — звучит в голове женский голос, а потом слышу, как книга закрывается. Что это за книга? И что за женщина читает мне эту книгу? Моя мама читала мне?

Я пытаюсь найти эту книгу в поле, и наконец, нахожу ее. Беру в дрожащие руки, совершенно четко ощущая внутри, что эта книга — дверь в мои воспоминания. Настоящие воспоминания, осталось лишь открыть ее.

Но…не получается, не выходит. В последний момент, она сгорает в моих руках в адском огне и превращается в пепел. На руках остаются ожоги с крупными волдырями, и я плачу, не в силах поверить в то, что все мои воспоминания безвозвратно уничтожены.

Я несколько раз просыпаюсь в холодном поту и засыпаю снова. Меня охватывает то паника, то страх, то удушливое отчаяние. Состояние, сравнимое с тошнотворным похмельем. Тьма окутывает меня своими бесконечными объятиями, не дающими мне выбраться из этого кошмарного лабиринта.

Сердце бьется в сумасшедшем ритме, пытаясь вырваться из груди. Глубокий страх накрывает вспененной волной, заставляя кричать, я резко сажусь на постели. Ужас сковывает дыхание, словно петля, накинутая на шею.

«Отходняк», наверняка связанный с экспериментом Леона, заканчивается примерно через сутки. Когда я окончательно просыпаюсь, и наконец, ощущаю легкость в голове, от былых кошмаров остаются лишь следы на сердце.

Как же хочется вспомнить абсолютно все. Расставить странные навязчивые образы по местам. Могут ли они быть частью моей реальности? Что за шар? Почему мальчик из моего сна, так похож на Леона?

Мы никак не могли быть детьми примерно одного возраста. Стало быть, сны — лишь безумный танец моего сознательного и бессознательного.

Кусочки пазла, раздробленные на бессмысленные части.

К вечеру следующего дня, я осознаю, что давно полноценно не ела.

— Алатея, ты ничего не съела ни на завтрак, ни на обед, — тяжело вздыхает приставленная ко мне служанка, или просто Виктория Сергеевна, с печальным вздохом забирающая подносы с едой, так и не тронутые мной. — Мистер Голденштерн недоволен твоей забастовкой и приглашает тебя на ужин.

В животе предательски урчит, но я лишь небрежно веду плечом в ответ.

— Я не голодна. Или поем позже. После него, надеюсь, мистер Голденштерн соизволит прийти в мою спальню сам, а может быть, и лично принести мне ужин. Я — его жена, а не рабыня, которая должна бежать к нему по первому зову.

— Ты смерти моей хочешь, — ворчит пожилая женщина, сбивая мои подушки и меняя постельное белье. — Он меня уничтожит, если ты не спустишься. И он ясно дал мне это понять, — жалобно улыбнувшись, обращается ко мне Виктория.

Вот, черт. Ладно, спущусь. Но не ради него, и даже не ради Виктории Сергеевны, а ради своего пустого желудка.

Я до смерти хочу мороженое. Фисташковое, с шоколадной крошкой…

— Тогда передай ему, что спущусь через час. И я хочу самое вкусное фисташковое мороженое в мире. Из Азии, — злорадно улыбаюсь, представляя, как раздраконю его своей просьбой. Даже, если здесь и есть фисташковое мороженое, то уверена, что это банальные и популярные бренды. Пусть удивит меня.

* * *

— Царица соизволила спуститься к ужину, — как только я вышагиваю вниз по лестнице, ведущей к просторной столовой бункера, оформленной в темных тонах и минималистичном стиле, Леон встречает меня у ее подножия и галантно взяв мою руку, мягко целует внешнюю сторону ладони.

Я не сразу смотрю в гипнотизирующие глаза Леона. Как всегда, мне нужно выдохнуть. Вместо окон здесь установлены экраны, на которых мерцают изображения, меняющиеся с каждым мгновением — то, проектор крутит заснеженный лес, то райские острова, то масштабные и захватывающие мегаполисы.

— Царь соизволил вспомнить о том, кто он, и показать мне хорошие манеры, — ерничаю я, наконец, встречаясь взглядом со своим мужем. — Мне нравится.

— Я не царь, Алатея, — поднимаясь на две ступеньки, он сравнивается со мной, и обхватив за подбородок, шепчет в губы: — Я твой бог.

— Надеюсь, мой бог сегодня исполнил мое капризное желание, — веду плечиком, позволяя Леону проследить за мурашками на моей коже.

— Вовсе оно не капризное, Тея. Ты правда думала, что у меня нет твоего любимого фисташкового мороженого?

— Эм. Любимого?

— Иногда, ты забываешь, что я твой муж, и хорошо знаю все твои вкусовые пристрастия.

— Вот черт. Точно, — чувствую себя глупо, поджимая губы. — Надо было просить роскошное колье или что-то вроде того?

— Вокруг твоей шеи я хочу видеть только свои руки, — усмехается Леон, раздвигая губы в плутоватой улыбке. Невольно, я залипаю на нее, стараясь гнать слащавые мысли прочь. Мне не стоит забывать о том, что Леон постоянно играет со мной, и ведет себя так, словно моя жизнь для него ничего не стоит. — Но я придумаю, что тебе подарить.

— Лучшим подарком будет, если ты всегда будешь так мягок со мной.

— С тобой я могу быть только твердым, принцесса, — парирует он, касаясь носом моего носа.

Столько нежности в этом жесте и чувственности. Ох, уж эти эмоциональные качели. Лучше бы он за волосы меня взял и протащил за них по полу. А то его резкая смена настроения, когда-нибудь доведет меня до ручки.

За ужином мы ведем непринужденный разговор, даже стараемся абстрагироваться от острых тем. Но, как говорится, еще не вечер, поскольку, стоит мне съесть последнюю