представлял, что закончит обучение и откроет собственную лавку. Уж получше, чем у дядьки Евсея, чтоб никакими зловонными мясниками по соседству не воняло.

Затем, пообщавшись с другими мальцами в округе, уразумел, что ничему-то новому он у дядьки не учится. Тот всё по старинке обувку делает и чинит – ножом, молотком, иглой да дратвой*. Сплошь дешёвые сапоги да рабочие ботинки. Иные клиенты редко водятся. А ведь в Москве столько примечательной обуви!

Трошка, поднабравшись учёности у других подмастерьев, сочинил себе игру. Идёшь по улице и смотришь только на ноги, а остальную внешность уже сам додумываешь. И так занимательно оказалось! Через несколько месяцев он почти безошибочно мог по обуви определить, кто там наверху.

Вот щёлкают хромовые «венские» штиблеты – чёрные, на двойной подошве, с медными крючками. Видать молодой франт, намедни из Европ. Рядом с ним семенят женские туфельки шеврет* цвету «бордо» – одна перекладинка, стальная пряжка, испанский каблучок-рюмочка. Барышня – наверняка малорослая и миловидная. А вот важно ступают огромные яловые сапоги с американским лаком. Такие купцы или фабриканты уважают.

В общем, много интересного в Москве, и всё – за пределами дядькиной лавки.

Трошка медленно жевал калач, только что купленный за пятак, и наблюдал с Устьинского моста, как разгорается на востоке небо, как солнечные лучи красят дома в оранжевый и розовый, вспыхивают на восьмигранниках церковных куполов и отбрасывают блики на воду. Яуза нынче разлилась широко. Большое половодье – не то, что в прошлом году.

Пятачком от щедрот одарил лавочник, которому Трошка спозаранку вернул чинёную обувь. На чай, мол. На чай – значит, дядьке Евсею знать не обязательно. Оно-то, конечно, лучше было приберечь копеечку, но когда ещё выдастся такое солнечное и тёплое утро? И калачи у лоточницы так вкусно пахли. Так что ученик сапожника, поборов сомнения, смаковал нехитрое лакомство и радовался заре, размышляя о будущем.

Может, на фабрику пойти? Фабричных Трошка часто встречал – одеты они всяко получше были. И видно, что «ведьмой» не битые. Да возьмут ли его, такого мелкого и нескладного?

Или на Хитровку* податься? Она вон рядом, за мостом начинается. Там таких, как Трошка, много – кто от хозяина сбёг, кто от отца-пьяницы. Жизнь у них весёлая, воровская, фартовая. Небогатая, но захватывающая.

Возвращаться к угрюмому дядьке таким прекрасным апрельским утром не хотелось совершенно, и Трошка растягивал завтрак как мог, откусывая потихоньку. Что же делать? «Богородица-Матушка, направь, дай знак», – мысленно попросил парнишка, как всегда молил в мудрёных ситуациях.

И Матушка на этот раз вдруг откликнулась.

Среди отблесков восхода на реке мелькнуло что-то светлое. Трошка пригляделся. Белая фигура приближалась, медленно плыла по воде в маленькой лодке прямо к мосту. Ближе, ещё ближе. Паренёк всмотрелся и ахнул. Ангел! Божественная посланница!

Ангельская дева была ослепительна. Утреннее солнце играло на её богатом алмазном венце, щедро рассыпая вокруг сверкающие искры и окутывая голову сияющим нимбом. Невесомое шёлковое одеяние летело по ветру, изгибаясь мягкими волнами, за спиной распластались огромные белоснежные крылья. Лицо ангела сияло небывалой красотой, синие глаза смотрели на мальчика с мягким упрёком и одновременно – с бесконечной, божественной любовью.

Трошка упал на колени, вцепился руками в чугунную ограду моста и заплакал от восторга.

* * *

– Мы ошиблись.

Первое, что малодушно почувствовал Митя, внимательно рассмотрев неизвестное «ангельское» лицо – облегчение. Не Тамара. Не Полина. Значит, и она, и Соня в безопасности.

И тут же себя одёрнул. Не о том думаешь. Ещё одна девушка, пусть и незнакомая, убита. Значит, Визионер передумал? Или ему вообще не нужна была цветочная царевна? Из списка подозрительных лиц на балу никто замечен не был. Выходит, просчитались?

– А поганец вошёл во вкус. Вон, какое шоу устроил, – проворчал Горбунов.

Приплытие «ангела» видели многие. Уж больно эффектное вышло зрелище. На мосту до сих пор толпились зеваки. Возле места, куда отбуксировали лодку с убитой, тоже собрался народ. И репортёры тут как тут. Огласки не избежать.

– Ты глянь, какая железная дева! – кто-то из полицейских приподнял подол платья барышни, под которым обнаружился металлический каркас. – А я всё думал, как она в лодке стояла и не падала.

– Не Визионер, а инженер прям, – буркнул Семён. – Давайте-ка, ребятушки, освободим её от этой решётки.

С большим трудом барышню отделили от рамы и уложили на дно лодки.

– Глаза-то какие, ты посмотри! Как живая…

– А крылья! Лебяжьи вроде?

– Точно они. Это ж какая трудоёмкая работа.

– Ну надо же, Царица! – подошедший местный городовой вперился взглядом в лицо девушки.

– Царевна, – поправил Митя.

– Не. Это, брат, Царица! Её вся Хитровка под этим именем знает. А по паспорту – Анна Горелых.

– Так она местная знаменитость?

– Ещё какая! Известная на всю округу куртизанка. Девка простая, а замашки барские. Красивая очень. Была, – поправился городовой. – Когда ухажёр с деньгами попадётся – на широкую ногу жила. Пропивала всё – и опять по новой. Непутёвая. Ну, хоть и вправду настоящей Царицей побыла напоследок. Упокой святой Орхус её беспутную душу, – полицейский опустил голову и сложил пальцы пирамидкой.

Митя же, наклонившись, аккуратно отодвинул с шеи убитой край прозрачной фаты. Так и есть. След от укола. Всё, как и раньше. Знакомый почерк.

В Царицын флигелёк наведались чуть позже. Что там флигелёк – убогая деревянная хибара. Дорогие наряды вперемешку с рваным тряпьём. Битый хрусталь и дешёвая косметика. Пустые бутылки с окурками. Въевшийся в несвежее бельё запах табака, спирта и пота. Как можно прозябать в такой грязи? Самарин вспомнил детство. Они с папой тоже жили небогато, но в доме всегда был порядок. Отец на своём примере приучал Митю с малых лет держать в чистоте себя, вещи и жильё. Неплохо справлялись и без женских рук.

А тут… Сыщик считал себя не брезгливым человеком. В начале карьеры, помнится, вывернуло, когда впервые разложившегося утопленника увидел. На войне ещё, когда солдатику рядом голову разорвало, часть на Митю выплеснулась. Впрочем, тогда от неожиданности, скорее, стошнило. А, в общем-то, на службе ко всякой мерзости привыкаешь. Но тут почему-то замутило.

Дмитрий вышел на улицу, вдохнул относительно чистый воздух. Горбунов понимающе протянул свою трубку: «На от, затянись, полегчает». Митя помотал головой.

– Снесут скоро эти развалюхи, – Семён обвёл взглядом хлипкие разномастные постройки вокруг. – Давно пора. Не та уже Хитровка, что в мою молодость. Злачное было место, опасное. То, что сейчас видишь