случилось что-то необычное. Этот странный человек брился и стриг волосы своих товарищей по путешествию, когда я очнулся. Ко мне подошла женщина из экспедиции и любезно спросила, что со мной было. Я ответил, что никогда раньше, ни в Польше, ни в России, ничего подобного со мной не случалось. Это началось здесь, сказал я ей, болезнь начала прогрессировать, когда я приехал для руководства строительством железной дороги».

«Впервые это случилось со мной несколько месяцев назад, – объяснил я ей. – Я отправился на охоту и помню только, как залюбовался пейзажем. Следующее, что я помню, это удивление от того, что я очнулся и вокруг уже почти стемнело. Наверное, вечерний холод разбудил меня. С трудом я сумел сориентироваться и найти дорогу домой. Мысль, что я проснулся только случайно и меня могли сожрать волки, так напугала меня, что больше я не уходил один далеко от своего дома. С тех пор, поскольку подобное происходило все чаще и чаще, к этому привык и я, и мои окружающие.

Этой женщиной, как я узнал позже, была Ольга Аркадьевна, жена композитора Фомы де Гартмана. Она предположила, что я могу попросить помощи и совета у человека, занятого стрижкой своих товарищей».

«Как простой парикмахер может вылечить меня, – ответил я, – когда даже специалисты не знают причины? Доктора из Тифлиса описали мой случай специалистам в Москве и Санкт – Петербурге, что привело к большому количеству научной болтовни, но к очень небольшому результату».

«Позже я узнал, что Гурджиев совсем не обрадовался тому, что его порекомендовали как человека, способного помочь в моем случае. «Помогу я или нет, – заявил он, – не зависит от того, попросит он меня или даже будет умолять. Если он заслуживает помощи, он ее получит; в противном случае – не вмешивайтесь».

«Экспедиция гостила в моем доме три дня. Вечером третьего дня та же самая женщина подошла с вопросом, сколько они мне должны. Но я был так счастлив принимать столь дружелюбных, внимательных и интересных людей, что отказался принять какую-либо плату за еду или за содержание лошадей».

«У меня во дворе много кур, – сказал я им, – а баран, которого вы ели, почти ничего не стоил. Вы искали у меня гостеприимство, а не гостиницу, – добавил я с улыбкой. – Напротив, если вам что-то не понравилось, пожалуйста, скажите мне прямо».

«За ужином в последний вечер я оказался сидящим, слегка нервничая, напротив человека, которого все звали Георгием Ивановичем. В конце ужина он спросил, можно ли поговорить со мной, когда я буду ложиться спать. Он так задал вопрос, что я не смог отказать, даже при том, что подумал, что он придет настаивать на оплате.

Войдя, он сел рядом со мной на кровать и поблагодарил за гостеприимство, оказанное ему и его товарищам. Он спросил меня, кто я и откуда. Потом, задав нескольких вопросов о моей болезни, он спросил, можно ли пощупать пульс и обследовать меня. Он взял мою руку. И это все, что я помню.

Утром они поднялись раньше меня, и я удивился, что они собрались уезжать так рано. Мы вместе позавтракали, и они отправились в Тифлис. Я провожал их до дороги, как поступал со своими близкими друзьями. Позже моя прислуга рассказывала, что им дали очень щедрые чаевые».

Дом казался без них пустым, но жизнь вошла в свое нормальное русло, дни потекли своим чередом. Однажды вечером, подавая мне еду, моя старая повариха заметила: «Прошла уже неделя, господин, с тех пор, как это в последний раз с вами случилось».

«Случилось что?» – спросил я, повернувшись к ней.

«Все верно, – подумав, сказала она. – В последний раз это произошло, когда они были во дворе, а вы спали на улице». Затем многозначительным тоном она добавила: «Прошла ровно неделя с тех пор, как тот странный человек вышел из вашей комнаты».

«Я ухватился за идею, что между отсутствием обмороков и визитом тех людей могла быть связь. Я сразу же начал размышлять: «Они поехали в Тифлис. Добрались они туда через два дня. Там ли они еще? Или сразу же уехали?». Я боялся, что никогда не увижу того странного человека, удивительного парикмахера, и всех его друзей. Как я мог после такого чуда оставаться там, застряв в такой глуши!

Я не медлил ни минуты. В тот же самый вечер я отослал заявление об отставке и на следующий день уже направлялся в Тифлис, не имея ни малейшего представления, кто эти люди или где их искать. В Тифлисе я быстро уладил свои дела, получил зарплату и длительный отпуск по болезни у докторов. Все это заняло два дня; потом я начал обыскивать улицы города в надежде найти путешественников, ради которых приехал. Я методично обошел все гостиницы и кафе. На четвертый день вечером я, наконец, увидел Гурджиева. Он сидел за столом в окружении веселой толпы. Без лишних формальностей Гурджиев просто сказал: «Садитесь, Филиппович. Вы приехали в Тифлис по делу?»

«Я приехал, чтобы присоединиться к вам, Георгий Иванович, – ответил я. – Я выздоровел».

«Как это? Присоединиться к нам? Вы имеете в виду на чашку кофе?»

«Нет! Нет, чтобы следовать за вами, Георгий Иванович, вместе с остальными».

«После длительной паузы Гурджиев сказал только: «Хорошо, друзья мои, у нас появился еще один товарищ».

«Вот как я, в конце концов, оказался в Константинополе», – закончил Филиппович.

Гораздо позднее Гурджиев рассказал нам о Пане. В ту ночь, сидя у его кровати, Георгий Иванович установил, что в двенадцать лет Пана загипнотизировали несколько друзей его старшего брата. Все они собирались в доме его родителей и использовали его в качестве «подопытного кролика».

«Видите ли, – объяснил Гурджиев, – болезнь Пана стала результатом варварской игры. Играя с психическими способностями человека, при отсутствии понимания у этих детей получилось погрузить его в сон и провести над ним несколько экспериментов. Но, не обладая достаточными знаниями, они не знали, как полностью его разбудить, или, что еще важнее, как очистить его мозг от всех созданных ими установок. В результате некоторые его интеллектуальные функции остались связанными с гипнотическим сном, во время которого его заставляли восхищаться далекими пейзажами. Полностью он так и не освободился от этого сна, и всякий раз, видя определенную местность, терял сознание».

Пан обладал густым басом, и Гурджиев часто просил его в Константинополе, так же как и во время его пребывания в Приоре, аккомпанировать Движениям, выводя определенные ноты. Его пение, напоминавшее виолончель, сопровождало аккорды фортепьяно.

Когда мы уже поселились в Приоре, Пан объявил о скором прибытии некоего