совсем голая. У нее было тело двадцатилетней девушки. Если бы не постаревшее за ночь лицо, она могла бы показаться совершенством.

– Если у тебя проблемы с желудком, ковбой, – не открывая глаз, и с улыбкой, сказала Сьюзи, – тебе нужно выпить виски.

– Шутишь? – удивился Алан. – С утра?

– Я не шучу. Если у тебя язва, то спиртное хорошенько прижжет ее, прочистит твои кишки, а заодно и голову. Ты очень сильно нервничал вчера.

Алан подумал, что женщина, пожалуй, права. Например, во время вчерашней вечеринки не стоило сводить брови к переносице и всем своим видом выказывать Уэсли некие подозрения.

– Где бутылка? – хрипло спросил Алан.

– Не видишь?.. На столике.

Алан взял бутылку и надолго припал к ее горлышку. Еще через пятнадцать минут он отпал от Сьюзи и уткнулся разгоряченным лицом в подушку.

– Расскажи мне об Уэсли, – попросил он.

Женская рука погладила его по спине. Сьюзи молчала.

– Расскажи! – потребовал Алан.

В его голосе не было угрозы и, даже прозвучав грубо, этот вопрос был, скорее, похож на мальчишеский каприз.

– Ах, ты, дурачок!.. – засмеялась в ответ женщина.

9.

Через четыре дня Ховард Уэсли, Алан и Майкл Спенсеры узнали о суде над Феликсом Чалмерсом и его старым дружком Дьюком Коррисом. Судья Спенсер действительно спешил по своим неотложным делам и без особых формальностей приговорил обоих к повешению. Недостатка в свидетелях не было. Среди горожан нашлось не мало таких, кто был готов выступить в суде и, хотя такие свидетели в подавляющем большинстве случаев говорили не по существу дела, именно они придавали торопливому процессу вид некоей законности. Феликса Чалмерса проклинали не только устно, но и в местной газетке, которая увеличила свой тираж в несколько раз. В конце концов, добровольцев-свидетелей стало так много, что судья Спенсер был вынужден мягко напомнить им о наказании за лжесвидетельство. Но это ни сколько не охладило пыла горожан. Они отлично знали, что Феликса Чалмерса повесят, а возможность поучаствовать в расправе над ним, казалась им слаще виски.

Суд не слушал ни доводов адвоката Чалмерса, ни его самого. Город торжествовал. Еще совсем недавно горожане, казалось бы, довольные тем, что им удалось поставить бывшего бандита на «путь истинный», вдруг возненавидели «спасенного» ими всей душой.

– Какая тонкая игра людских страстей, – уже после процесса иронично, заявил судья Спенсер мэру Эндрю Грею. – Да, конечно, рано или поздно, но Феликс Чалмерс должен был проиграть эту партию, но чтобы с таким грохотом?.. Тут дело даже не в том, что от любви до ненависти всего один шаг, а, пожалуй, и в том, что любить бандита-шерифа в силу необходимости, держа в уме риск потерять на большой дороге свои штаны, это все равно что надевать эти же штаны через голову. Человеческий рассудок рано или поздно побеждает такую любовь, какой бы нравственной она ему не казалась. Иногда мне жаль нашего Господа Бога, Эндрю. Он, всемогущий и добрый, попытался научить терпимости людей к сердцам которых ближе штаны, чем небесная любовь. Кстати, чуть не забыл тебя спросить, Эндрю, что ты собираешься делать с Рыжим Биллом? Если я не повесил парня, за ним должен кто-то присматривать и, ты уж извини, нести ответственность за его будущее.

Эндрю Грей заверил судью, что этот «кто-то» уже есть, поскольку Рыжий Билл женится на его дочке.

Судья Спенсер немного подумал, улыбнулся и спросил:

– Может быть, все-таки гуманнее вздернуть Билла рядом с Чалмерсом, Эндрю?

Мэр принял шутку и улыбнулся, а не обиделся. Процесс переоформления собственности бывшего шерифа (основу которой составлял городской магазин), еще не закончился и Эндрю Грей спешил угодить по ничего не стоящим мелочам всем, кто мог встать на его пути к цели. Дочери мэра попросту неприлично было выходить замуж без хорошего приданого, а деньги, как и скомканные ворованные штаны, о которых упоминал судья Спенсер, могли легко заткнуть глотку любому моралисту, если бы тот вдруг решил вспомнить бурное девичество новобрачной.

Феликса Чалмерса и Дьюка Корриса вздернули на рассвете следующего дня. Толпа горожан, собравшаяся на площади, испуганно ахнула, но уже через минуту стала расходиться, тихо беседуя о своих повседневных делах. Только два человека – мальчишка-газетчик и сумасшедший «старатель» Габриель Нуньяс – пытались расшевелить толпу. Но жителям Стоктона вдруг стала неинтересна местная газетенка, а на всегдашнюю проповедь старика Нуньяса, что, мол, вокруг города стало еще больше скелетов и еще больше золота, никто, как и прежде, не обратил внимания.

– Ну, я же вам говорил, – потирая руки и широко улыбаясь, заявил Алану и Майклу Спенсерам Ховард Уэсли. – Одним сукиным сыном стало меньше. А когда полковник Дикс доберется до Мексиканца Джо и они хорошенько намнут друг другу бока, мы можем забрать свои деньги и убраться подальше.

– Может быть, рискнем сейчас? – хмуро спросил Алан.

– Мне надоело рисковать своей шкурой, парень, – отмахнулся Уэсли. – Тем более что дело уже сделано, и нам нужно лишь немного отдохнуть в прекрасном обществе.

Еще не закончив фразу, Ховард шлепнул ниже поясницы стоящую рядом с ним Сьюзи. Та засмеялась и поцеловала его в макушку.

На столе появилась бутылка виски, и Уэсли разлил спиртное по стаканам.

– За нас!.. – коротко бросил он, поднимая стакан.

Майкл выпил молча, а Алан только пригубил из стакана. Потом он посмотрел на брата и пришел к выводу, что обилие спиртного и еженощные любовные утехи привели его едва ли не в первобытное состояние. Лицо Майкла сильно опухло, посинело, а глаза стали бессмысленными и водянистыми, как у лягушки.

«Все-таки Ховард нарочно это делает, – подумал Алан. – Справиться с таким слизняком, в которого превратился Майкл, сможет даже гном. Нас уже не двое, я остался совсем один».

Ночью Алан снова и снова расспрашивал Сьюзи об Уэсли. Молодая женщина была умна и наблюдательна, а Алану было интересно все: привычки Уэсли, его слабости, места, в которых он может скрываться, и даже где, с кем и как он провел свое детство.

– Ты боишься его? – наконец спросила Сьюзи.

– Да, – честно признался Алан. – И так сильно, что уже не опасаюсь, что ты расскажешь Ховарду о моих расспросах.

– Почему? – женщина улыбнулась.

– А зачем тебе это делать, ради денег?.. Но я уже заметил, что ты не жадна. Ради любви?.. Но ты не любишь Ховарда, ты любишь слишком многих, и я не думаю, что Уэсли занимает в твоей жизни особенное место. Ты просто любишь жизнь…

– Ах, угадал, ковбой! – Сьюзи захохотала. Ее смех, чуть хриплый, но все-таки не лишенный чисто женской мелодичности, нравился Алану.

Он привстал на локте.

– Ховард явно хитрит,