Тут же запоздало схватился за голову и Степка:

– Господи, что я наделал?! Снова рассорился с ним, да еще как! Ой, дурень, дурень!

* * *

Если бы гетманенок натолкнулся на кого-то по пути к выходу, все могло быть по-иному… Но никто его не остановил – ни умышленно, ни случайно. И Тимош, с раскрасневшимся от ярости и стыда лицом, выскочил на холод, не зная, куда идти и что делать. Голова пылала, от клокочущей злости внутри все тряслось, сердце гулко бухало где-то совсем не в том месте, где ему полагалось быть.

«Боже, смилуйся! Сделай так, чтобы я забыл ее!» – со всей молодой страстью взмолился Тимош. Вслед за этим в голову пришла естественная мысль: пойти в церковь и помолиться. Может, святое место поможет избавиться от нечестивого искушения, прогонит гнев и даст успокоение душе… Оглядевшись по сторонам, гетманенок зашагал к ближайшему храму.

Вокруг сновал людской муравейник, слышался многоголосый гомон, скрип полозьев, конское ржанье. До слуха впечатлительного парубка доносились обрывки фраз о готовящемся большом смотре, который устроят для того, чтобы произвести должное впечатление на посланца русского царя, о том, сколько казаков от каждого полка примут в нем участие. Раньше это неподдельно заинтересовало бы Тимоша, теперь же оставило равнодушным. Добраться бы скорее до храма Божьего, успокоиться, очистить душу в святой молитве.

И внезапно…

Ноги словно вросли в снег. Не веря ушам своим, Тимош слушал пьяный разговор, обильно сдобренный крепкими словами и глумливым смехом. Сердце, только-только унявшееся, снова заколотилось с удвоенной частотой, перед глазами поплыла кровавая муть.

– А не брешешь?

– Да вот крест святой! Чаплинский ее и так и этак…

– Тихо ты! Чего орешь во всю глотку? Она ж гетманская полюбовница! Канчуков захотел? Гляди, у батьки Хмеля это быстро…

– Еще сказывают, что в скором времени он с нею обвенчается, в законные жены возьмет!

– Гы-ы-ы! В жены? А не побрезгует? Наш-то пан на ней хорошо потрудился! Надкушенный кусок-то не всякий пес слопает, а он – в жены!

С хриплым, яростным ревом Тимош бросился к говорившим эти слова, на бегу выхватывая саблю. Те, увидев полубезумное лицо гетманенка, остолбенели, затряслись.

– Псы шелудивые! Кто тут языками трепал?! А ну стоять! Ни с места! Не то лютой казни вас предадут!

Шестнадцатилетний подросток в эту минуту был по-настоящему страшен.

Глава 25

– Пане, не прогневайся, срочно нужна помощь твоя! – голос дежурного казака дрожал от волнения.

Генеральный писарь Выговский, трудившийся над письмом молдавскому господарю, недовольно отложил перо, повернул голову к двери:

– Что такое? Я занят! Иль не видишь?

– На бога! Беда может случиться! Большая беда. А к пану гетману с этим бежать без толку, стража не допустит, он сейчас… – казак смущенно потупился, облизал пересохшие от волнения губы. – Ну, словом, пускать к нему не велено под страхом тяжкой кары.

«Понятно… Опять со своей змеей милуется, будто хлопчик молоденький!» – раздраженно подумал Выговский.

– Так в чем беда-то? Говори толком, не тяни!

– Пан Тимош… Будто с ума сошел, упаси боже от такого несчастья! Как безумный рычал и на людей с саблей кидался, а сейчас по снегу катается, волосы на себе рвет! А уж ругань-то… Срам какой, целая толпа уже собралась! Пане, велите, что делать! Оглушить, связать? Или водой облить?! Без приказа не смеем. Гетманский сын же…

Выговский ахнул, изумленно поднял брови:

– А из-за чего все стряслось?!

– Бог знает! – развел руками казак.

– Веди, быстро! – Генеральный писарь вскочил, торопливо сорвал с крючка теплый полушубок. Задержался лишь на пару мгновений у стола, чтобы все бумаги сгрести да спрятать в ящик: эта привычка давно впиталась в плоть и кровь. – Скорее! Господи, вот не было печали…

«Я не я буду – и здесь эта змеища виновата… Дай боже, чтобы не ошибся! Это же такая мне выгода, нарочно не сделать!»

* * *

– Батьку, выслушай! – упрямо набычившись, повторил гетманенок.

– Если ты про Елену говорить вздумал, то лучше и не начинай, – нахмурился Богдан. – Не хочу ссориться со своей же плотью и кровью. Потерпи немного, через день-другой поедешь ко двору господаря молдавского, с женой своей будущей познакомишься – вот ненужные мысли из головы и улетят. И тебе будет спокойнее, и нам с Еленой… Пойми, сынку! – усилием воли гетман заставил себя улыбнуться и добавить тепла в голос. – Так Богом и природой заведено, чтобы мужчины и жинки любили друг друга… – Растерянно умолк, увидев, как страшно перекосилось и побагровело лицо первенца. «Лекаря нужно звать скорее, чтобы кровь ему отворил!» – успел подумать Богдан. И тут грянула буря.

– Гонишь, значит, от себя?! – в голосе сына прозвучала такая страшная, нечеловеческая мука, что гетман содрогнулся. Сердце будто облилось кровью. – С глаз долой?! Подучила эта змея?! Слепец ты, батьку, ничего не видишь и видеть не хочешь! Но я тебе глаза открою, хоть и против воли твоей! Я – сын твой и батька люблю!

«Не отступай, будь тверд!» – с сочувствием твердил ему Выговский после того, как разогнал столпившихся зевак, с трудом поднял рыдающего Тимоша, привел к себе в канцелярию, приказав казакам никого не впускать и не беспокоить, и долго, внимательно слушал его полубезумную исповедь… А потом столь же долго успокаивал и вразумлял.

У гетманенка даже в таком состоянии хватило ума и совести не признаваться, что охвачен тайной страстью к отцовской полюбовнице. Рассказал лишь о бесстыдном обмане Елены, которая изображала из себя чуть ли не великомученицу, не запятнавшую чести любимого человека, и смогла-таки убедить в этом наивного батька, с помощью такой же обманщицы и змеи Дануськи, камеристки своей. А сама, окаянная… Далее последовал точный пересказ подслушанной пьяной беседы бывших слуг Чаплинского с казаками и их ответы на учиненный скоропалительный допрос.

Выговский крутил головой, переспрашивал, уточнял… «Большую ошибку ты сделал, пане гетманычу![39] – вздохнул он наконец. – Надо было не на улице допыт делать, на потеху зевакам, а сюда тех подлецов пригнать, я бы тогда сам все учинил, по всем правилам. И на бумагу бы слова их записал, при свидках[40]. Вот тогда бы змея эта не отвертелась. А теперь – ищи ветра в поле! С перепугу, небось, попрятались или их уже вовсе в городе нет. Говоришь, твердили, будто сбежали из маетка Чаплинского и на службу к отцу твоему попросились? А как звали-то их? Не догадался узнать, пане гетманычу? И как теперь разыщешь? Сюда каждый день толпами народ валит, на службу просится!