Второй удар угодил туда, где меня уже не было. Рубящий, направленный по горизонтальной дуге, он был еще страшнее, чем первый. Нападавший хотел покончить со мной за один раз и был наказан. Закон сохранения импульса сыграл с ним злую шутку. Дубина – березовый дрын диаметром с пивную бутылку – выскользнула из рук, шлёпнулась в воду. Подняв высокий бурун, она точно торпеда понеслась к центру озера. Сам злодей ухнул следом.

Теперь мы были на равных.

Трудно представить что-то более неэстетичное, чем ночная драка двух здоровенных жлобов по колено в иле и по пояс в воде. Поминутно падая, мы рычали, хрипели, душили и топили друг друга. Тыкали пальцами в глаза, рвали уши и рты. Били кулаками, локтями, головами. Кусались. Противник был зверски силен и проворен. Ушибленное плечо не давало мне развернуться на полную, и скоро я понял, что проигрываю. Этот гондон меня утопит, а я даже не буду знать, кого искать в аду, чтоб продолжить выяснение отношений в котле с кипящей смолой. Наплевав на оборону, я вывернулся из его лап и как мог быстро попер к берегу. Он не сразу сообразил, что к чему, поэтому потерял несколько очень важных мгновений. Я успел выбраться на сушу. Оскальзываясь и спотыкаясь, бросился прочь от воды.

Он догнал меня в крапиве. То есть не совсем догнал. В дичайшем обезьяньем прыжке он поймал мою ногу, дернул. Я начал падать. Успел выставить вперед руки, коснулся кончиками пальцев земли, и тут в лоб мне врезался сухой обломок репейного стебля. Толстый как огнетушитель и крепкий как железо.

* * *

Я открыл глаза. Ярко светила луна. Уродливая башка нависающей надо мной упырихи на фоне бело-желтого круга казалась очерченной нимбом. Парадоксальное зрелище длилось не дольше мгновения, потом тварь качнулась, и неприглядная жизненная правда взяла свое.

Из разинутой пасти разило, но не жирной вонью гниющей плоти, а сухим запахом плохо выделанной овчины. Видимо, упыриха и впрямь ни разу не жрала после трансформации. Однако сейчас она была готова «развязать» – я видел это по ее напряженной позе, по ищущим движениям узловатых пальцев, слышал в издаваемых ею звуках, чувствовал по вибрации согнутых ног, которыми она сдавливала мои бока. Слабо сдавливала, слишком слабо для вурдалака. Я мог бы свернуть ей шею одним движением, если бы мои запястья не были заведены за спину и болезненно-туго стянуты чем-то тонким и прочным. Кажется, проволокой. Такая же участь постигла и лодыжки. Долбаный здоровяк, вместо того чтоб прикончить меня своей дубиной, связал и оставил на корм кровососу.

Медлить было нельзя. Я видел, что тварь решилась. Сейчас она откинется далеко назад, ее подвижные зубы сместятся в гнездах так, что займут положение, перпендикулярное челюсти. А потом упыриха нырнет к моему горлу, словно распрямившаяся ветка. Несмотря на истощение, инерции тела хватит, чтоб зубы пробили кожу и на полную глубину вошли в мышцы – до сосудов и трахеи. Затем зубы повернутся еще раз – внутрь, словно кошачьи когти, – разрезая все, что попадется на пути. Мы оба захлебнемся кровью.

Один – истекая, другая – насыщаясь.

Упершись пятками и затылком, я резко подался вверх, вставая наподобие борцовского моста. Мне почти удалось сбросить тварь. Слабые колени разжались, она повалилась, но в последний момент успела схватиться руками за мои плечи. Я с рычанием забился, не обращая внимания на дикую боль в ушибленном затылке, попытался крутнуться вбок. Тогда эта гадина вцепилась мне в лицо. Большие пальцы воткнула в рот, а указательные и средние – в глаза. Я ополоумел от боли. И вдруг все кончилось.

Никто не сидел у меня на груди, никто не пытался разорвать щеки, выковырнуть глаза, перегрызть глотку. Я перекатился на живот, подтянул к груди колени и, оттолкнувшись от земли лбом, поднялся. Со второго раза.

Упыриха практически висела в воздухе, как воздушный гимнаст на кордах. От ее тощей шеи в стороны и вверх шли два туго натянутых троса. Присмотревшись, я понял, что это – пастушьи кнуты. Заканчивались они в руках людей, сидящих на лошадях. У правого была всего одна рука. У того, что слева, всклоченного и бородатого, за спиной находился еще один человек. Во лбу у него, будто звезда у Царевны Лебеди, горел светодиодный фонарик. Лошадь с двумя всадниками пританцовывала и пофыркивала. Другая стояла как вкопанная.

– Не зря Эмин говорил, что к вам опасно поворачиваться спиной, – прохрипел я. – Так и норовите кнутом по шее хлестнуть.

– Куба тебе наболтает. Слушай его больше, – сказал Петр.

Он старался держаться молодцом, но голос предательски вибрировал. Зато кнутовище в единственной руке было неподвижно, точно в стену вмуровано.

– Слезай живей, Артемьич, надо ветеринара развязывать, – прикрикнул на седока за спиной бородатый Леха.

Тот уже и сам сполз по крупу коня на землю.

Обойдя присмиревшую тварь по широкой дуге, Чепилов подошел ко мне. Я по-прежнему стоял на коленях, хотя желание лечь было почти непреодолимым. Глаза слезились, вдобавок начали опухать. Кровоточили щеки и десны, исцарапанные когтями вурдалака. С новой силой разболелся затылок. Только лоб, которым я саданулся о пенек репейника, почему-то не болел.

Давненько меня так не увечили.

Артемьич, матерясь под нос, начал ковыряться с проволокой. Наконец руки освободились и бессильно повисли вдоль туловища. Поднять их я не мог, только едва-едва шевелил пальцами. Ну и то хлеб. Тем временем Чепилов освободил и ноги. Я с кряхтеньем встал и, пошатываясь, побрел к озеру.

– Эй, ты куда? – крикнул Леха.

– Ружье, – сказал я. – В воде. Надо найти. Дорогое, сука.

Артемьич догнал меня, схватил за рукав:

– Да ну на фиг, какой из тебя водолаз. Утонешь. Отдыхай давай. Я поищу.

– Спасибо, – пробормотал я. – Оно возле самого берега.

– Разберусь. Ты лучше подумай, что дальше с цыганкой делать.

– Так это она?

– Ну. Только че-то всю перекосило. Новая болезнь какая-то, что ли?

– Вроде того.

– Мля, мужики! Так он, поди, из-за этого сюда и приехал! – воскликнул Леха. – Вот тебе и ветеринар. А сам – «волки, коровы»…

– Кнут крепче держи, умник, – прикрикнул на него Петр. – А ты, Родя, рожай скорее. Кони нервничают.

Я развернулся и потащился к плененной твари.

Зубы у нее уже вернулись в обычное положение, глаза были прикрыты. Она вся обмякла, лишь кулачки, сжатые на кнутах возле шеи, подрагивали.

К моим рукам, слава богу, начала возвращаться подвижность. Кровь болезненно пульсировала в кончиках пальцев, и эта боль казалась чертовски приятной. Я повращал кистями, согнул и разогнул локти. Достал из кармана складень и двумя ударами отделил голову упырихи от тела.

Пастухи заорали, но, когда останки вурдалака превратились в пар, разом заткнулись.

Из крапивы выскочил мокрый до нитки Артемьич. В руке он держал «Моссберг». Из стволов текла жидкая грязь.