Над головой ветер тихо шумел в соснах, а под полом был слышен мерный плеск волн. Дул ровный восток и загонял волны точно в гавань. Сквозь щели пола холод проникал в землянку, и Сливу очень выручал космический, непродуваемый материал спального мешка.

Во сне он видел отца Ианнуария. Старый монах стоял в черном подряснике посреди огромного пустого зала и зачем-то держал в руках тяжелое красное знамя, опустив его книзу. Седая голова его была непокрыта, а борода намокла от слез. Серый свет из стрельчатых окон мутными потоками пересекал зал, и пыль клубилась в них над дощатым полом. Слива увидел себя уже наголо бритым и безбородым, бредущим к святому отцу за благословением в измазанном жиром, сажей и побелкой камуфляже. Он очень удивился во сне, потому что старик, вместо того чтобы перекрестить и положить ему на голову сухую и теплую ладонь, смотал флаг и отдал ему, солдату-новобранцу, как копье.

Слива размотал знамя и осмотрел его. Да, точно, оно самое. То, что он нашел тогда в Городе, когда зачищали Дом престарелых. С одной стороны герб Союза в окружении пятнадцати гербов республик, а с другой – большая лысая голова вождя и девиз пролетариев. Золотая бахрома, цветная вышивка. Тут и горы с хлопком, и море со шпротами, и пшеничные колосья под серебряным серпом. В актовом зале разбитого артобстрелом дома оно лежало на паркете среди упавшей мебели и бумажных листов, усыпанное осколками стекол, пылью и битой штукатуркой. Разведгруппа напряженно прошла по нему на полусогнутых, потому что за окнами еще не затихла перестрелка, и только Слива, шедший замыкающим, остановился на мгновение, поднял знамя, отряхнул его, сложил и убрал в карман ранца.

Потом, когда разъезжались по домам, командир предлагал за него бешеные деньги, но Слива отказался, оставил себе на память. А еще позже пропил с опухшими и закопченными собутыльниками на барахолке.

Во сне Сливе вдруг стало невыносимо тоскливо от осознания того, что он снова призывник и впереди два года тяжелой работы, риска и грязи. Грохота, вони и ужаса, злых команд ротного и пьяных слез от потерь. Тоскливого отходняка от адреналина. Боли и усталости, рвоты от контузии и надсадного кашля от пыли. Раскаленной от солнца и дизеля брони и ледяного ветра с гор. Тяжких картин развалин и человеческого горя. И главное, липкого, потного страха за свою маленькую, бессмысленную и никому не нужную жизнь. Но откуда он все это знает? Он же еще только лысый дух, салабон, проходящий, пробегающий и проползающий курс молодого бойца. «Да ведь я уже отслужил раз!» – вспомнил Слива, все еще не проснувшись. Ему захотелось кричать, чтобы все слышали: «Это ошибка! Я не хочу больше, я дембель! Я уволен в запас!» Он набрал полную грудь воздуха и проснулся, услышав, как вместо истошного крика тоненько скулит от отчаяния.

Хотя вокруг была полная тьма, Слива моментально все вспомнил и понял, где находится. Наверное, помог шум прибоя и скрип сосен. Он давно уже знал, что крест помогает от страха, и потому несколько раз быстро перекрестился внутри спальника. Затем осторожно высунул руку в холод землянки и нащупал провод и клемму. Каким бы тусклым ни был свет, он резанул глаза. Слива сморщился, привыкая, и окончательно решил для себя, что выход у него один – надо ехать на Конский, признаться во всем отцу Ианнуарию, испросить у него совета, а заодно и лодку вернуть.

Утром скала и берег оказались украшенными первым снегом. Сосны и прибрежные камни были словно присыпаны сахарной пудрой, а вода на ее ярком фоне казалась черно-серой, как графит. С рассветом снег прекратился и чуть притих ветер. Волны опали до тяжелой ряби. Темным лезвием разрезая эту рябь, из-за мыса появилась лодка с Волдырем и Митей на борту. Слива разжег огонь и поставил на решетку котелок с водой, а сам слез вниз, чтобы впустить товарищей в замаскированную гавань.

– Вот это я понимаю – разведчик! – хмуро сказал Митя, когда Слива откинул с расщелины полог, а Волдырь затолкал в гавань лодку, под завязку набитую сетями. – Схоронился, хрен найдешь.

– Эт я ему рассказал про тебя, – сообщил Волдырь. – Чего уж там, все свои! Здорово, Робинзон!

– У меня там чай согрелся! – скрывая радость, поздоровался с ними Слива.

Втроем в землянке было тесно и жарко от печки, тускло горела лампочка. Волдырь с Митей плечом к плечу уселись на нары, а Слива разместился на пне. Передавали друг другу кружку с горячим черным чаем.

– Дело розыскное заведено, пока труп твой не нашли, – рассказывал Митя. – Должен был следователь приехать с группой, но что-то у них там случилось, отложили на пару дней. Лодка твоя на берегу так и валяется, вещдок называется! А нам сообщили, что уже точно – зимой, как лед встанет, бригаду привезут лес валить для стройки. С епархией решили, что пожарище снесут, часовенку на память отстроят. Рождественскому… или Преображенскому, короче, олигарху этому, землю администрация сдает в аренду аж на сорок девять лет…

– Во дают! – встрял Волдырь. – Тут не знаешь, что завтра случится, а они сто лет жизни себе намерили!..

– Жаловаться нам, по всему видать, некуда, – гнул свое Митя, – словами делу не поможешь. Будем пока жить, как жили, а там посмотрим. Лично я терпеть не стану. Разведу саботаж и партизанщину… Петюня Орешкин, буржуйский подпевала, радуги рисует, мол, рабочие места будут, свет проведут, инфраструктура! А какие рабочие места? Дворник, сторож, банщик-истопник? Любку уборщицей? Свет и при Союзе-то не провели, а теперь подавно. В лучшем случае закопают в землю дизель, а мне он без надобности. У меня свой генератор есть. Инфраструктура! – Митя раздражался все сильнее. – Что это вообще такое, инфраструктура? Винный магазин и снегоходы напрокат? Не-е, в гробу я видел весь этот турбизнес!

– Засрут весь остров, – вздохнул Волдырь, – будем как индейцы в резервации. Еще и рыбу заставят сдавать, как при рыбколхозе. Вот я читал про американских оджибуэев…

– Ну, это уж во! – И Митя покрутил у Волдыря под носом фигой.

– Саботаж, говорите, и партизанщина? – задумчиво спросил Слива. – Тогда давай начнем с лодки. Хочу ее на Конский вернуть незаметно, пусть ищут. Все равно не верят, что я утонул. Поможешь, Дмитрий Иваныч?

– Можно и вернуть, – согласился Митя. – Вот сеточки выставим, дядю Вову оставим сторожить, а сами на Конский скатаемся! Будете теперь с ним по очереди тут дежурить. Николаич, оставайся, ты постарше – горя больше видел, а мы со Славой лодочку его в монастырь оттащим.

На том и порешили.

До Конского острова Митя со Сливой добрались легко. Расставив сети верхоплавом, на пластиковые бутылки, и за веревку привязав к «Казанке» Сливину лодку, они выехали по штилю. Озеро пахло тяжелой водой, холодом, прелыми водорослями. Ветер запал совершенно, погода снова менялась, и в прорехи низких туч порой сквозило солнце. Тогда рыбаки-паломники пересекали золотую полосу на темной глади и улыбались, щурясь на синий лоскут неба. А после опять попадали в сумрак осени. Митя изредка поглядывал на далекие, низко висящие полоски берегов и уверенно вел лодку по своим метам. К полудню они завидели на горизонте крыши монастыря. Чтобы не цепляться за них взглядом, Слива повернулся к Мите.