Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Опять о травмах головы. Возможно, сработает. Между двумя травмами — смерть вождя. Переживания и обстоятельства изложены правдиво. Мы сами, тогда подростки чуть моложе Андрея, ужасно переживали кончину вождя и учителя, и нам доводилось не раз и не два бывать на полевых работах, что приводило порой к травмам. Несколько настораживает упоминание в автобиографии повреждений только одного рода — травм головы. Однако каждый имеет право на защиту и пользуется им, как умеет.
«1954 год. Закончил десять классов. Хоть ходил я в старом, заштопанном, в латках костюме, но мне нравилась в 10-м классе девушка, Лиля Барышева. Она жила в железнодорожной будке на станции — мы были у нее однажды с одноклассниками. Мне нравилось, как она играла роль партизанки в самодеятельном спектакле. Нравились ее скромность, женственность. Нас учили в школе возвышенной любви. Мне нравились веснушки на лице Лили. Какие у нее глаза, я не знаю, своими близорукими глазами я не мог в них заглянуть.
Но были у нас с Лилей и близкие отношения. Вплотную, рядом мы сидели однажды в кинотеатре, соединив плечи, затаив дыхание. Я боялся, чтобы наши одноклассники не заметили нас, что мы сидим не шелохнувшись. Я хотел всегда поговорить с Лилей или зайти к ней домой попутно, но никогда не посмел.
На нашей сельской улице сидели ребята и девчата. И я иногда, правда очень редко, был с ними. Дело в том, что я был единственным десятиклассником на двух этих улицах. Остальные работали в колхозе или бездельничали. Меня считали слитком грамотным. Я видел, как они играли, катались по траве, как ребята щупали девчат.
Но я мечтал о высокой любви, как в кино, в книгах. если ко мне подсаживалась девушка, я стеснялся, боялся, не знал, как вести себя, робел, дрожал, старался подняться со скамейки. Родители всем детям ставили меня в пример: „Какой Андрей тихий, скромный, и учится в десятом классе, и дома работает, и в колхозе“. А меня это бесило — я был одиноким, отчужденным. И я видел один выход — проявить себя в науках, в труде и ждать высокой любви».
Его бывшие одноклассники и вышедшие на пенсию учителя ахтырской средней школы подтверждают эти слова — насколько помнят и насколько знают. Что же касается ожидания высокой любви, о котором 56-летний Андрей Чикатило сообщает чуть старомодным слогом, то оно вполне соответствует официальному стилю эпохи: нас учили, какая любовь правильная, а какая — порочная.
Полагаем, что эти подробности будут не лишними. Читатель, без всяких сомнений, давно уже совместил в одном лице дядьку в вагоне, дедушку, учителя, филолога, очкарика, филателиста, начальника отдела снабжения — и Андрея Романовича Чикатило, который обвиняется в 53 убийствах, совершенных с особой жестокостью. Чтобы залезть в его душу и разум, если можно назвать такими хорошими словами темный внутренний мир, полезно знать об индивиде как можно больше. Психологический — и психиатрический — портрет лепится из деталей, которыми в иных обстоятельствах можно бы и пренебречь.
Обстоятельства, увы, не иные, а такие, какие они есть. И, пересилив себя, не станем опускать подробности, сколь гадкими они ни казались бы.
«Но весной 1954 года, в 10-м классе, я однажды сорвался. К нам во двор зашла Таня Бала, тринадцати лет. Из-под платья у нее выглядывали синие панталоны. Она спрашивала сестру, которой в то время не было дома. Я ей сказал об этом, но она не уходила. Тогда я толкнул ее, повалил, а сам лег на нее. Это было под деревьями. Я ее не раздевал, не трогал и сам не раздевался. Но только я лег на нее, как у меня наступило семяизвержение…»
Вот тебе и возвышенная любовь! Правда, у классиков прошлых веков подобные случаи, кажется, не описаны (что не означает, будто в те времена их не было, — еще как было!). Однако не все происходящее становится предметом литературы.
Обратите внимание на оборот: «У меня наступило семяизвержение». Он повторит его множество раз, вспоминая совсем иные шалости. Смертоубийственные.
«Я очень переживал эту свою слабость, хотя никто этого не видел. И после этого несчастья я решил укротить свою плоть, свои низменные побуждения. Затем написал клятву: „Pizda — орган размножения человека. Клянусь не трогать ничьей, кроме своей жены“. Клятву спрятал в укромном месте».
Как явственно сквозь мотивы укрощения плоти проглядывает откровенное вожделение! Именно здесь — до тюрьмы один-единственный раз, насколько нам известно, — Андрей Романович, тогда еще просто Андрей, употребил нецензурное слово, начертав его латинскими буквами. Впоследствии он и этого себе не позволял. Если не удавалось избежать сексуальных тем, изъяснялся исключительно эвфемизмами. Деликатно.
«В то время я очень много читал. Особенно любил книжки про партизан, боготворил „Молодую гвардию“. Выучив уроки письменные и устные, я чертил таблицы. У меня были два любимых занятия. В средних классах я решил изобразить бесконечный ряд порядковых чисел и написал почти до миллиона. В восьмом классе решил сделать подробный атлас, по всем областям и районам. В учебнике географии на каждой странице у меня была написана фамилия генсека этой страны, так как я был убежден, что коммунизм уже наступает».
Всех нас заставляли зубрить имена видных деятелей коммунистического и рабочего движения. Этот бред надлежало знать назубок, когда принимали не то что в партию — в комсомол, а может быть, даже в пионеры, десяти лет от роду. И потом, когда выпадало распределяемое сверху счастье съездить за границу, то в райкоме, прежде чем выпустить (как они говорили — «дать добро»), то и дело вопрошали: а кто возглавляет коммунистическую партию Румынии? Монголии? Уругвая? — словно от этого и только от этого зависит твоя политическая благонадежность. Стоишь перед маразматиками с чуть ли не дореволюционным партийным стажем и мучительно вспоминаешь: товарищ… как его… дай Бог памяти… И откуда-то из подсознания — о счастье! — выплывает фамилия, словно приклеенная к названию той страны, куда тебя посылает родина. И выговариваешь ее по слогам, непременно путая ударение, но это уже сущие пустяки, ибо маразматики тоже не знают, куда его ставить.
До чего же совершенен человеческий мозг, как хороши его защитные механизмы! Вышел из райкома-горкома, и напрочь вылетели из головы фамилии знатных коммунистов. Императоров из учебника истории, какого-нибудь Фридриха Барбароссу до старости помнишь, а эти — фьюить! До следующей поездки или до следующего приема куда-нибудь, во что-нибудь. Ну кто сейчас помнит имя главного коммуниста Парагвая при кровавом диктаторе Стресснере? Вождя прогрессивных сил при президенте Сукарно?
У всех нормальных молодых людей имена партийных лидеров вылетали из головы горохом, за ненадобностью. Андрей их записывал в учебник географии.
И еще на один мотив обратим внимание: то и дело Чикатило обращается к партизанской теме. В какой роли покорила его Лиля Барышева? Про кого он любил читать книжки? Помимо «Молодой гвардии» среди любимых книг упомянул он в интервью напрочь забытые сейчас романы «Подпольный обком действует» и «В плавнях» — о подпольщиках, о партизанах. При всяком удобном случае вспоминает партизанское прошлое своего отца. Что это — тяга закомплексованного парня к героике? В партизанщине переплетаются скрытность и вольница, тайное и бесшабашное, дисциплина и вседозволенность. Взрослеющий юнец, озабоченный мировыми проблемами и собственной сексуальной жизнью, — не в этом ли виделось ему раскрепощение?
