– Я бы предпочла, чтобы меня оставили ради другой.

– Хорошо, предположим, что он оставляет ее ради другой.

Я взглянула на него. Девушка, работница магазина, не замечает этого. Также этого не видят остальные женщины. Но я вижу. Однажды оставив желание позади, я приобрела способность видеть его. Как я видела своего отца: ресницы, которые начинают белеть, кожа становится более серой, шелушащейся, как у рептилий. Возможно, это просто старость. Старость безжалостна, но болезнь более жестока. Я хочу уберечь его, ведь когда-то я не смогла уберечь своего отца. Помочь ему, хоть у него и есть жена и дети. Сказать ему: «Томас, ты слишком много пьешь». Звучит смешно. Я также не могу сказать ему: «Ты много выпиваешь», это прозвучит, как какой-то корявый перевод.

– Какой из тех двоих был твой Диего, твой муж? – Что?

– Вчера, в «Каннинге».

Я допила кофе, словно перевернула страницу или закрыла книгу до того, как дочитать главу.

– Томас, ты посещаешь врача?

Я подумала, что он рассмеется, но мне показалось, что ему стало немого не по себе.

– Вот о чем я тебе все время говорю: ты не слушаешь.

Он прав, но я поменяла тему именно для того, чтобы в этот раз послушать его.

– Зачем мне идти к врачу? Чтобы узнать что-то, от чего ничего не изменится? Он мне скажет, что я должен бросить курить, пить, начать заниматься спортом, – все то, что я и не подумаю делать.

Воцаряется молчание, Томас курит, пьет и кашляет.

– Ты мне так и не ответила в тот раз, – сказал он наконец, – ты изменяешь своему мужу?

Я прищуриваю глаза, как щурятся женщины, когда затягиваются сигаретой; между нами повисло минутное молчание и дым от моей невидимой сигареты.

– Вот уже девять лет, как мы познакомились с Диего, и за это время я переспала только с одним мужчиной, – сказала я, и мой голос прозвучал ужасно низко.

– С тем курчавым, который вчера сидел за столиком с твоим мужем?

– Да. – Я вращаю кольцо на пальце. – Сейчас он у меня дома.

Он смеется. Зажигает еще одну сигарету. Я чувствую нестерпимое желание погасить ее, но не потому, что забочусь о его здоровье, а из-за этого смеха.

– Не говори мне, что ты жалеешь об этом приключении, а думаю, что это было именно приключение, десятилетней давности. Или у тебя сейчас с ним что-то есть?

– Девять. Это было девять лет назад. Мы с Диего еще не были женаты. И нет, сейчас между нами ничего нет.

– Разумеется. Но ты же не всерьез, да?

– Но в тот раз я уже знала, что на самом деле… Я все разрушила.

– Ты ненормальная. Но ты же хочешь переспать с… Как его зовут?

– Сантьяго.

– Ты хочешь сейчас переспать с Сантьяго?

– Нет. Думаю, что нет. Я хочу все рассказать Диего.

– Зачем?

– Не знаю. Чтобы этого не произошло.

Он уже не смеется, думает, что это логично.

Чтобы этого не произошло. Словно кто-то приподнял завесу, словно Томас сам приподнял завесу и теперь может отчетливо видеть то что раньше только представлял себе или о чем догадывался. Я вижу, что происходит у меня с Томасом, то что у него происходит со мной, то, что происходит у меня с Сантьяго. Но я не останавливаюсь, я решаю двигаться вперед, чтобы потом снова взглянуть, но осторожнее, на то что вижу сейчас.

– Мы никогда об этом не говорили. Но зачем ты вышла замуж за Диего?

Мы нарушили правило: говорили о наших парах. Томас заговорил об этом. Или, лучше сказать, спросил. Хороший вопрос. Уже много дней, месяцев, лет я пытаюсь ответить на него себе самой.

– В первую очередь, потому что он все сделал правильно, – медленно произнесла я. – Все что я, сама того не подозревая, хотела, чтобы он сделал. Он говорил все, что я хотела, чтобы он сказал. И я ни о чем его не просила. Ты меня понимаешь?

– Думаю, что да.

Самое замечательное в разговоре с Томасом было то, что мы могли долго обдумывать фразы до того, как произнести их, и после. Будто мы шли по одной дороге, и вдруг один из нас сворачивал на тропинку и вел за собой другого или шел один по тропинке, указанной другим, а затем мы снова встречались на главной дороге.

– Если ты меня спросишь, почему я сейчас замужем за ним, я не смогу тебе ответить ничего определенного. По крайней мере сегодня. Но что-то мне подсказывает, что я бы вышла за него еще раз.

В какой-то момент, сама не отдавая себе отчета, я положила свою руку на руку Томаса; я отдернула ее, словно дотронулась до раскаленной плиты.

– Можешь оставить свою руку, – сказал он и положил ее обратно.

Я могла находиться там часами, сидя неподвижно и разговаривая с Томасом. Из женщины не получится такого собеседника: дружба, включающая в себя симпатию. Не знаю, в ней ли дело, в симпатии, но, что бы женщины ни говорили, мужчины – единственные, кто может слушать внимательно.

– А это, – я показываю на пространство между нами, – что это? Кто мы?

Я только что объяснила это себе самой: дружба, включающая симпатию. Но я хотела узнать, что это для него.

– Почему у тебя все должно как-то называться? Наверное, потому что ты переводчица. Многие вещи, Виргиния, а прежде всего – чувства, они такие, какие есть, они изменяются, деформируются, увеличиваются, уменьшаются, сочетаются с другими чувствами, но никогда не пребывают в одном состоянии, у них нет определенных названий. Ни у твоих чувств, ни у чьих-то еще.

Он говорил, как учитель. Он выстраивал эти слова перед собой, как роту солдат, для того чтобы защититься; для того чтобы защититься от меня.

– Ты должна бы уже привыкнуть к разным отношениям с разными людьми. Происходит то, что должно происходить. С каждым человеком происходит то, что должно с ним происходить. Вот, например: я женат, и я люблю тебя, но мне не мешает ни то, что тебя любит другой, ни то, что ты любишь другого, ни то, что ты хочешь другого, ни то, что ты замужем за другим. Не рассматривай людей как персонажей. Твоя проблема в том, что ты смотришь слишком много фильмов.

Я снова вытащила из кармана слова Диего. Я тебя люблю и принимаю такой, какая ты есть. И подумала, что, наверное, Томас прав, я действительно смотрю слишком много фильмов.

Интересно, он может поддерживать с разными людьми разные отношения? Да, но не в том смысле, в котором говорит. Кроме того, у Томаса был грустный взгляд, когда он это говорил. Словно он повторял неопровержимую истину, с которой, однако, не был согласен.

Можно любить только одного человека, и любовь – мы все понимаем, о какой любви идет речь, – только одна. Я не верю в то, что говорит Томас. И если это правда, то тогда я уверена в одном: это единственное, что я не хочу понимать.