В то же время водоворот ярости закружился вокруг мусоров. Ненависть к ублюдкам в форме бережно, как фамильная реликвия, хранится в сердце каждого хулигана, и мне было видно, как, пользуясь случаем, бойцы наказывали этих тварей. Их били беспощадно, вытащив из машин, топтали ногами, лупили их же дубинками. Один из мусоров, еще стоял на ногах, прижавшись спиной к борту козла. Я отбежал от эпицентра ультранасилия почти на сотню метров, но почему-то мне удалось хорошо разглядеть лицо этого мусора. Он был совсем молодой, мой ровесник или чуть старше. Непременный атрибут ментовской рожи, усы, были у него еще по-мальчишески редкие, пухлые губы под усами прыгали в дрожи. Плохая кожа его лица была молочного цвета, из глаз лился такой страх, что я почти физически почувствовал, как меня снова поднимает в воздух волна, но уже другая — волна радости. По-моему, я дико захохотал. О, братья, как же это было клево, видеть пса, который вот-вот обоссыт свои уродские штаны! (если он уже/еще этого не сделал).

В руке у него была пушка, он тыкал ей из стороны в сторону. Было видно: он уже зашел в те пределы ужаса, где мозги отказывают (хаха-ха! Какие могут быть мозги у мусора?!), кажется, он даже не понимал, ЧТО у него в руках. Так, должно быть, тыкал крестом Хома Брут, отбиваясь от нечисти.

Помните, чем закончилась жизнь Хомы, не к ночи будь он помянут? Один из парней высоко подпрыгнул и сверху, с жестким отгягом, долбанул ублюдка пряжкой армейского ремня по фуражке. Мент выронил пушку и схватился за голову, а еще через секунду над ним сомкнулась бушующая стихия. Беспредел — навсегда! Я начал приходить в себя и дико огляделся по сторонам. Обыватели всех мастей стояли, как на фотографии, в разных позах, но одинаково неподвижно, с отупевшими от происходящего глазами. Вид хулиганов в атаке завораживал, зрелище было по-настоящему величественным. Несколько пар глаз были обращены ко мне. Я провел по ним одним длинным взглядом. От моих глаз с обывателей словно спадало наваждение, они вновь начинали двигаться, и первым движением каждого было — спрятать взгляд себе в жопу, чтобы не смотреть в МОИ глаза. Потом они начинали паническое бегство, как тараканы на сковороде, беспорядочно, кто куда. Выпадая из оцепенения, они понимали, что ураган беспредела мог завертеть любого из них.

Раздался громкий заряд, раз, другой, третий, каждый раз его подхватывало все больше глоток. Это орали враги, их бригада слишком мелко рассыпалась на поле битвы, и их генералы собирали всех вновь, в один кулак. 2-я лига, получив секунды передышки, дружно забежала в метро, слаженность парней казалась неправдоподобной. Очевидно, они хотели встать в узкой кишке входа в метро, где враг не сможет реализовать свое численное преимущество. Эти бойцы не были готовы отступить вот так, за здорово живешь. Их поведение восхищало, на секунду мне захотелось прямо оказаться среди них, хорошо бы еще в руки что-нибудь потяжелее.

Враг вновь сгруппировался и, сотрясая воздух криком победы, начал откатываться прочь, в лабиринты жилых кварталов. Только двое-трое заводных никак не могли остановиться, они стояли у одной из разбитых мусорских тачек и лупили прутьями арматуры по капоту, по фарам, по осколкам (целых уже не осталось) стекол, по телам валявшихся рядом псов. Мне показалось, что большинство мусоров не были, на самом деле, в отключке, и лежали, не рыпаясь, лишь из страха получить лишнюю пиздюлину. Наши парни, точнее, все, что от нас осталось, наш хардкор, слившийся с бойцами второй лиги, снова выскочили из здания станции, одним прыжком они хотели долететь до крайних — отставших врагов, но те, бросив в сторону наших последний залп, состоявший, в основном, из палок и арматуры, быстро слились с основной отступающей массой. Все. Махач закончился.

Стихия входила в свои берега, волны, носящиеся в здешнем воздухе, утихали. Как после настоящего шторма на море, на линии прибоя остался лежать всякий МУСОР. Валялись прутья, дубины, я заметил даже одну недешевую игрушку — бейсбольную биту (и хватило же у кого-то ума!) Я в очередной раз поразился тому, какие же они мрази, найти враги, — они оставили лежать своих отчислившихся с наших подач бойцов. Мы же похватали наших раненых на руки и (марш, марш! Быстро, парни, быстро!) побежали в метро. Счет пошел на секунды — вот-вот здесь появится ОМОН или СОБР, или хрен-знает-как-звать-этих-отморозков, и тогда всем настанет труба, полная труба. Враги уже почти скрылись за домами, сейчас они, наверное, разобьются и побегут в разные стороны по одному, по двое. Нам же надо было попасть на платформу и заскочить в первый подошедший поезд, и молиться, чтобы на следующей станции на нас не выставили цепь.

Мы? Нас? Меня же там нету! Я остался стоять на поле недавнего боя, чуть в стороне. Еще раз оглянулся — благодарные зрители (из тех, кого поразила не паника, а столбняк) по-прежнему стояли с отвисшими пачками, по сравнению с шумом махача в воздухе висела просто могильная тишина, в которой остро раздавался плач какого-то особо впечатлительного киндера. Здесь было, конечно, с чего прибалдетъ: оба отряда, внезапно появившись, также внезапно растворились в измерениях города, казалось, что все произошедшее было дурным плодом воображения, из тех, которые проскакивают перед глазами, когда моргаешь, в момент сомкнутых век. Но асфальт был покрыт брызгами крови, несколько молодых ребят лежали с неестественно вывернутыми конечностями, вокруг них тоже натекали пятна — кровь. И в россыпях осколков возвышались две кучи металлолома, то, что недавно было полицейскими машинами. Из одной шел дым — видимо, кто-то бросил внутрь салона петарду. Они явно не подлежали восстановлению, чего не скажешь об их хозяевах: некоторые менты уже поднялись на ноги, хотя всех их сильно шатало и они озирались вокруг невидящими глазами. Время от времени они рефлекторно хватались за ремни, на которых висели их пушки, это была потеха! Я еще раз обвел взглядом место баталии, чтобы запомнить все хорошенько напоследок, на долгую добрую память, и пошел прочь.

Я не очень хорошо представлял себе, что будет происходить со мной дальше, точно одно — на стадион я точняк не еду, все, что я мог получить от этого матча, уже взято с лихвой. Я шел быстрым шагом, сейчас надо скорее убраться из этой местности, я уже слышал приближающийся вой сирен, кто-то из зрителей позвонил, ублюдок, 02. Рефлексы требовали от меня бежать со всех ног, но я сдержал эти порывы, бегущий человек сразу привлечет внимание псов, слетающихся сейчас сюда, как мухи на говно. Что ж, пусть приезжают, они всегда появляются ПОТОМ, всегда после отхода хардкора. Я прикинул судьбу нескольких врагов, тех кого оставили валяться, и искренне посочувствовал парням — в себя они придут уже в лапах закона, на них-то и отыграются за разбитые машины и пробитые фуражки. А, сами виноваты, мрази есть мрази, их бросили свои же.

Я прошел через два двора и вышел на соседнюю улицу. Отсюда ходил троллейбус до моей норы, и я, взяв в ларьке пиво, дождался рогатого и поехал домой. Путь был неблизкий, я припомнил маршрут этого чуда техники и испытал приступ тоски. Я представил ее, нашу (нашу? Мою!) кухню, ее руки, готовящие мне ужин. Потом вспомнил гибкость этих рук на своих плечах, когда мы прощались (ого! Прошел-то всего час!), это удивительно новое мне чувство родства… Нет, она все-таки не такая. Я сам виноват — просто забыл, что жизнь есть жизнь, и в ней бабы — есть бабы. Просто надо быть поаккуратней {с самим собой? С ней?). Тут же, вопреки всему, мне еще сильнее захотелось увидеть ее, прямо сейчас. Я уже видел перед собой ее глаза. Как они засияют, когда она увидит меня, пришедшего так быстро! (Как две свечи декабрьской ночью). Подумал о том, как мы сядем за стол и я расскажу ей про сегодняшний махач. Что с ней будет? Неее, ОНА меня поймет. Она же не такая, она МОЯ…