Используя жесткие националистические и расистские выражения, Куропаткин теперь писал о многих трудностях «русского племени». Одна из самых серьезных опасностей для русских, утверждал он в разделе под названием «Желтая опасность», находилась на востоке. «Борьба только начинается… То, что произошло на полях Маньчжурии в 1904—1905 гг., был лишь авангардный бой». Подобно тому как десятью годами ранее Соловьев в своей «Краткой повести об антихристе» призывал христианство забыть все ссоры и объединиться перед лицом нового монгольского врага, Куропаткин призывал действовать «для блага всей Европы, чтобы при новом напоре японцев или китайцев на Россию силы Европы были с нею, а не против нее… С единодушным признанием, что поддержание мира в Азии составляет вопрос общеевропейский “желтая опасность” может быть на продолжительное время устранена». Последнее серьезное выступление Куропаткина по поводу Азии — его «Русско-китайский вопрос», который появился два года спустя. Цинская династия только что пала, и будущее восточного соседа России было неопределенным. Повторяя зловещие предсказания о неизбежном конфликте «между белою и желтою расами», отставной генерал призывал русский народ принять предупредительные меры против будущих нападений с Востока. Необходимо захватить полосу китайской территории в малонаселенных степях и пустынях Синьцзяна, Монголии и Маньчжурии вдоль всей русской границы и создать санитарный кордон. Таким путем Россия сможет, в лучших традициях князя Горчакова, защитить себя от желтой опасности.

* * *

Алексей Куропаткин глубоко пессимистично смотрел на будущее современных империй. Он полагал, что великим державам все более угрожали как неспокойные враждебные элементы изнутри, так и агрессивные, варварские народы извне. Поэтому империям следует сосредоточиться на обороне, а не на завоеваниях. Генерал не исключал полностью присоединения новых территорий, но полагал, что к ним следует прибегать только для защиты границ от потенциальных атак со стороны опасных соседей.

Куропаткин не был единственным русским, высказывавшим такое убеждение, — здесь явно слышатся отголоски циркуляра князя Горчакова, — но он был одним из первых, кто объединил современные европейские идеи о расовой борьбе, Kulturpessimismus и социальный дарвинизм с более традиционными представлениями о «беспокойной границе». Он был также среди немногих чиновников царского правительства, кто указывал на «желтую опасность», хотя открыто он этого термина до своей отставки не употреблял.

Представления Куропаткина о желтой угрозе были в значительной степени заимствованы с Запада. Не случайно Владимир Соловьев впервые задумался о недружелюбии Востока во время своей поездки во Францию. Как и многие другие элементы русского fin de siècle, эти пессимистичные идеи в значительной степени были вызваны более широкими интеллектуальными течениями на Западе, включая общее ощущение беспокойства в связи с приближающимся концом века. Негативное отношение к китайской иммиграции в Калифорнию, Британскую Колумбию и Австралию также сыграло свою роль. Даже британец сэр Роберт Харт, который длительное время занимал пост шефа морской таможни Китайской империи и в целом симпатизировал китайцам, мрачно предсказывал в 1900 г.: «То, что в будущем нам придется иметь дело с “желтым” вопросом, а возможно, и с “желтой опасностью”, так же верно, как и то, что завтра взойдет солнце».

Сами русские на рубеже XX в. не слишком беспокоились по поводу опасности с Востока. Большая часть рассуждений об азиатской угрозе велась в рафинированных кругах поэтов Серебряного века, вдохновленных Владимиром Соловьевым. И все же идея желтой опасности постепенно проникла в русское общественное сознание и самым ярким образом проявилась во время китайско-советского раскола в 1960-е гг.. Свидетельство тому — знаменитый прогноз, опубликованный за границей советским диссидентом Андреем Амальриком «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?». Амальрик предсказывал катастрофическую войну с Китаем, которая станет причиной распада Советского Союза. Но, как мы знаем, в конечном счете Китайская Народная Республика не имела почти никакого отношения к распаду СССР в 1991 г. Тем не менее, на заре XXI в., в эпоху глубокой нестабильности и ущемленных имперских амбиций, многие русские испытывают серьезное беспокойство, глядя на Китай с его колоссальным населением.

В предреволюционном Петербурге январь был разгаром светского сезона. Почти каждый вечер какой-нибудь магнат устраивал роскошный бал в своем дворце; в «A l'Ours», «Restaurant de Paris», «Аквариум» жизнь била ключом. В Императорском балете, в опере и театрах полным ходом шли представления. Словно бы для того, чтобы компенсировать бледный дневной свет, освещавший метрополию на берегу Балтийского моря в короткие зимние дни, люди со средствами проводили ночи в лучах искусственного сияния.

Вечер понедельника 26 января 1904 г. мало чем отличался от любого другого дня того месяца в северной столице. Главным событием был бенефис хора Мариинского театра, который давал оперу Александра Даргомыжского «Русалка». Присутствовал император Николай II вместе со своей супругой Александрой и матерью, вдовствующей императрицей Марией Федоровной. Прославленный бас Федор Шаляпин согласился приехать из Москвы, чтобы исполнить партию мельника; приехал и лирический тенор Леонид Собинов, исполнявший роль князя. В то время как их голоса получили восторженные отзывы, хор разочаровал критиков.

На самом деле мысли многих зрителей были заняты назревающим дипломатическим кризисом. За два дня перед тем Япония разорвала отношения с Россией и отозвала своих представителей, чтобы выразить недовольство ходом переговоров о роли двух империй в Корее и Маньчжурии. Когда в понедельник утром биржа открылась для торгов, там началась легкая паника, и Николай снова начал совещаться со своими министрами по поводу дальневосточного вопроса. Правда, никакого решения так и не было принято. Общее мнение в Петербурге состояло в том, что неприятности в Азии в итоге сойдут на нет — и это мнение разделял сам царь. В крайнем случае, снова будет призвана могущественная Тихоокеанская эскадра, чтобы научить выскочек с островов уважать русскую волю, как это сделали девять лет назад в Чифу. Во время второго антракта оперы зрители оборачивались к императорской ложе, неоднократно начиная петь гимн «Боже, царя храни» и кричать «ура». После финального занавеса царь проводил свою мать в ее апартаменты в Аничковом дворце, где остался выпить чаю и побеседовать, и вернулся в Зимний дворец около полуночи.