Осторожно выглянув из-за дверного косяка, Лилли увидела своеобразную лабораторию, установленную внутри огромного рентгенологического отделения. В шипящем свете люминесцентных ламп, среди лабиринта полок, полных бутылочек с мерной шкалой, колб, чашей петри и пробирок, вращающихся в центрифугах, она увидела верхнюю часть торсов и головы мертвецов. Они свисали с крюков из нержавеющей стали, их руки были ампутированы, головы качались из стороны в сторону. Кто-то плотно зашил им рты толстыми хирургическими нитями. Зашитые головы продолжали работать челюстями, словно коровы, жующие жвачку, несмотря на швы и неподвижные губы. Их самые уязвимые места были соединены с торчащими капельницами, которые закручивались, переплетались и вели к большим коническим колбам, емкостям и трубочкам на полу под ними. Воздух будто вибрировал от шума оборудования лаборатории и генераторов, а также от смеси запахов гниения и освежителя.

– Лилли?

Шепот Томми прозвучал где-то далеко, как показалось Лилли. На секунду она была парализована, полностью поглощена ужасом жестоких экспериментов, проводящихся в лаборатории. Вдоль задней стены она разглядела доски с лихорадочными каракулями иероглифов, быстро набросанных химических формул, заполняющих каждый квадратный дюйм свободного пространства. Она видела обезглавленные тела, лежащие на каталках, их рваные открытые шеи, оканчивающиеся похожими на спагетти переплетениями шнуров и трубочек с поблескивающей от неонового света жидкостью. Она смотрела на столы вдали, загроможденные колбами и предметными стеклами, со сложенными бесчисленными образцами тканей, и крови, и ДНК из только богу известного источника.

– ЛИЛЛИ!

Она, наконец, оторвала взгляд от комнаты, повернулась и посмотрела на мальчика:

– Что? Что такое?

– Послушай, – он кивнул в противоположную сторону коридора, его глаза расширились от тревоги. Лилли навострила уши и услышала странный звук, похожий на пощелкивание, который, казалось, исходил из какого-то далекого изгиба коридора. Он смешивался со слабым звуком шагов – и все это двигалось в их сторону. Сначала звук был словно от экзотической птички – пронзительный и кричащий. И эти необычные шаги. Торопливые, нетвердые, скрипучие, они приближались с целеустремленностью и скоростью человека, имеющего четкую задачу.

– Давай, сюда! – Лилли схватила мальчика за воротник и мягко затащила его в отделение рентгенологии.

Они выбрали темную область позади висящих образцов, в которой можно было затаиться, и ждали. Сжавшись в зловонных тенях, они спрятались за шкафчиком с оборудованием, их пальцы лежали на спусковых механизмах, готовые стрелять в любой момент, в то время как они вслушивались в приближающиеся шаги.

Висящие над ними, капающие зловонной жидкостью верхние части туловищ дрожали и реагировали на появление людей в своем личном пространстве. Некоторые головы крутились и искали в темноте источник человеческого запаха, их глаза-кнопки хотели найти свежее живое мясо, их челюсти все еще с жадностью сжимались и работали, их зашитые губы напрягались, пытаясь освободиться от беспорядочных швов. Они сдавленно стонали, их тела наполняли комнату сильным запахом гниющего мяса, и по какой-то причине все это вызывало у Лилли скорее печаль, нежели ужас.

Возможно, такое кошмарное качество расчлененных частей мертвецов, как возможность продолжать двигаться и дергаться, подпитывая пустоту, утратило шокирующий эффект. Теперь, в некотором смысле, это было скорее пророческим, чем ужасающим. Как неопалимая купина. Вот куда все ведет. Лилли казалось мучительным смотреть на это, но также и завораживающим… вплоть до момента, когда она очень близко услышала птичьи шаги, приближающиеся снаружи.

В комнату влетела медсестра, с небрежной бойкостью складского служащего, ищущего запчасть. Женщина средних лет с темно-серыми волосами, забранными в неаккуратный пучок, и лицом, таким обветренным и морщинистым, что оно казалось пергаментным, была одета в белую форму, засаленную и облезлую от старости. Она держала на руках кричащего ребенка. На вид ребенку было всего несколько месяцев, его маленькое личико было грязным и обветренным, тельце завернуто в старое одеяло.

Пересекая комнату, медсестра рассеянно покачала ребенка в бесполезной попытке заставить его успокоиться. У ребенка на мгновение закончился воздух, но затем вопли возобновились, пока медсестра небрежно шла до холодильника из нержавеющей стали. Она открыла его локтем, потянулась и достала лабораторную банку, наполненную непонятной розовой жидкостью. Затем так же неожиданно, как вошла, она повернулась, быстро убежала обратно через комнату и, со свистом рассекая воздух, пронеслась в коридор, с все так же орущим и воющим ребенком на руках.

Лилли кивнула Томми. Он кивнул ей в ответ. Затем Лилли поднялась на ноги и пересекла комнату с «HK» наперевес, держа оружие в обеих руках и пристально глядя на коридор. Ее ботинки производили очень мало шума на паркетном полу. Томми следовал за ней по пятам. Лилли достигла двери и услышала удаляющиеся рыдания ребенка. Женщина глубоко вздохнула и заглянула за дверной косяк.

Медсестра достигла конца коридора и пронесла ребенка через стеклянную дверь, к другой узкой лестнице. Лилли жестами показала Томми, что он должен следовать за ней и делать это тихо. Они незаметно вышли и двинулись в сторону лестничной площадки. Лилли держала дуло автомата перед собой, как нос судна. Томми делал то же самое, обе его руки потно сжимали пистолет «глок». Они двигались тихо, торопливо, держась стен. Им потребовалось несколько секунд, чтобы достичь лестницы. Они осторожно открыли дверь, пробрались в проход и поспешили в отдающее эхом пространство. Запах отбеливателя вызвал у Лилли мурашки. Она слышала шаги медсестры, стихающие где-то выше по ступенькам. Лилли остановилась на площадке наверху лестницы и повернулась к Томми.

– Говорить буду я, – сказала она ему, передавая автомат, – есть определенный способ, которым я хочу сделать это. Чем меньше шума, тем лучше.

Без слов он отдал «глок» – удивительно тяжелое оружие с шестидюймовым глушителем.

На пятом этаже раньше располагалось акушерское отделение, центр женского репродуктивного здоровья и родильный покой. Теперь в дальнем конце главного коридора находилась просторная приемная, пустынная, полностью разграбленная, часть перевернутой мебели валялась в углах. Громоздкая столешница брошенного поста медсестер находилась рядом с огромной бронзовой статуей женщины, держащей младенца. Грязная, мшистая зеленая скульптура стояла в центре сухого, неработающего фонтана. Ковер был покрыт пятнами нераспознаваемой темной жидкости и следами давней борьбы. Окна были покрыты фольгой и клейкой лентой, единственная голая лампочка отбрасывала тусклый желтоватый пучок света вниз, на потертую поверхность пола.

Коридор вел в сторону мимо серии смотровых комнат, большая часть из которых была свободна и накрепко заперта. В последней комнате слева были люди. Характерное детское хныканье слышалось из полуприкрытой двери; некоторые звуки были сдавленными и стонущими, некоторые – истеричными, и рыдания звучали так, будто плачущим не хватало дыхания. Взрослый женский голос ругал одного из детей. Запах талька, аммиака и грязных подгузников становился все более удушающим, когда Лилли и Томми подбирались ближе к частично открытой двери.