— Улисс, они ничего не делают. Просто висят в небе и светятся.

— Но должна же быть какая-то цель! Какой-то смысл!

Он весь аж трясся, словно готов был вскочить в гнаться за этим светящимся пятном, куда бы оно ни направилось.

— Но там же люди!

— Какие там люди, Улисс! Мертвецы.

— Столько лет искать, — пробормотал он, — ждать… а они все это время были здесь, все это время.

Что-то он говорил, когда-то, очень давно… Про какие-то поиски, на которые пустилось человечество, про корабли, которые отправлялись к звездам и вернулись ни с чем, а то и вовсе не вернулись…

— Ты что же, думаешь, они тоже прилетели со звезд, так?

— Да, — сказал он, — похоже, что так. Но тогда это… — он вскочил, потом снова сел. — Мне надо связаться со своими… Почему, ну почему от них нет никаких известий?

Я сказала:

— И вправду — почему?

— Нам нужно добраться до станции, — сказал он. — Не знаю, что там случилось, даже предположить боюсь, но, может, еще есть надежда. Особенно теперь.

Он выглядел как человек, у которого появилась цель. Даже голову держал иначе. До сих пор на него и смотреть-то было противно.

Город Мертвых стронулся с места и неторопливо поплыл назад и через реку — в сторону лагеря кочевых. Я сказала:

— Им это тоже не понравится.

В том, что кочевые отправили за нами погоню, я не сомневалась — они никогда ничего не прощают, ничего не забывают и никогда не останавливаются. Но, может, тоже сочтут появление Города Мертвых дурным знаком и задержатся хоть ненадолго? А раз так, мы сможем выиграть время — хоть немножко.

Я встала и обернулась к Улиссу:

— Тогда пошли, если ты знаешь, куда идти.

— Да, — сказал он, — да, знаю. Он легко подхватил свою сумку, и мы тронулись в путь.

Полвека спустя

Рихман выключил автопилот и с трудом выбрался из машины. На улице было темно — теперь вечерами всегда было темно, да и в низком здании госпиталя МСА горело всего лишь несколько окон.

Ему показалось, что ступенек больше, чем раньше. Или они стали круче…

Молодой парень на входе сидел, задрав ноги на конторку, и изучал страховое свидетельство окружного Имморталия. «Долго же ему придется копить», — подумал Рихман, ощутив какое-то странное злорадство. Станет бессмертным лет в семьдесят, а то и того пуще. Впрочем, говорят, они проходят какую-то процедуру омоложения…

Это какое-то всеобщее безумие, подумал он. Люди экономят на всем, чтобы накопить страховку на обработку, отказывают себе в житейских радостях… рождаемость в высокоразвитых странах упала почти до нуля… Впрочем, еще остаются страны третьего мира, но там…

Он не заметил, как дошел до знакомой палаты. Ковальчик лежал на кровати, от которой отходили многочисленные трубки — прозрачные, полупрозрачные… Когда-то массивная плоть истончилось и под простыней прорисовывался костяк — хрупкий, точно птичий. Но глаза по-прежнему были жесткими и холодными.

— А… — произнес он шепотом, завидев Рихмана… — старый враг…

— Бросьте, Ковальчик, — сказал Рихман, тяжело усаживаясь на стул… — Старый друг.

— Они не дают мне слушать новости, — сказал Ковальчик, — боятся меня огорчить… — Он неожиданно хихикнул. — Раз так, новости плохие, верно?

— Я был в Центре, — сказал Рихман, — они недавно получили сообщение от «Мэйфлауэра». Полет проходит нормально. Ни одного ЧП. Ни одного срыва… Разумеется, это сообщение уже устарело, но ведь предыдущее было точно таким же. И точно таким же — последнее сообщение с «Колумба». И с «Челюскина». Ваш Проект удался. Во всяком случае, на этом этапе. Они вышли из анабиоза на подходе к звездной системе и приступили к плановым работам.

— Если это хорошая новость, — сказал Ковальчик, — то должна быть и плохая. А, Рихман?

Рихман пожал плечами.

— Индусы почти поголовно отказались от Имморталиев, вы же знаете. И запретили их установку на территории Индостана.

— Они в лучшем положении, чем мы.

— Не совсем… — сказал Рихман. — Сегодня передавали по Сети. Там эпидемия чумы. Косит людей миллионами.

— Но по договору…

— Мы должны были направить врачей и гуманитарную помощь. Мы разорвали договор.

— Почему?

— Люди не хотят рисковать. Многие из них когда-нибудь станут бессмертными… А многие уже стали. Но если они бессмертны биологически, физически они все равно смертны. Они боятся. А ведь это практически вся технократическая элита. Все, кто хоть чего-нибудь стоил…

— И никто не вмешался?

— Россия заявила протест. Но там свои сложности, вы же знаете. С другой стороны, понятно — чума границ не знает. Наши подали дело так, что это, мол, касается России и сопредельных стран- пусть сами и выкручиваются.

— Никто не вмешался?

— Нет. Если пять лет назад, когда случилось это землетрясение в Китае, мы хотя бы послали горстку специалистов и технику, то теперь… трясемся, как скряги. Или распоследние трусы. Впрочем, может, они все же на что-то решились… Кто знает — Сеть теперь работает лишь два часа в сутки.

— Почему?

— Имморталии жрут очень много энергии.

— И никто не протестует?

— Нет. Большинство надеется оказаться там рано или поздно.

— А вы? — требовательно спросил Ковальчик.

— Нет, — сказал Рихман, — я все-таки врач.

— Психиатр!

— Сейчас, — горько заметил Рихман, — это становится самой актуальной профессией. Если бы они еще согласились признать, что стали жертвой массового психоза и им требуется помощь! Но они же полагают, что совершенно здоровы. Рвутся в эти имморталии, а ведь по большому счету никто не знает, что там происходит с людьми — прошедшие обработку свели свои контакты до минимума. И требуют, требуют… Энергии, ресурсов, пространства… всего.

— Требовать они могут сколько угодно. Но ведь на открытый конфликт они никогда не пойдут — побоятся за свои драгоценные бессмертные шкуры.

— Им этого и не нужно. У них в руках вся надежда человечества.

— Надежда человечества, — пробормотал Ковальчик. — Больше никто не отправляет кораблей. Даже атмосферные полеты сведены к минимуму. Надежда… Проект — вот она, последняя надежда человечества. Они там будут совсем другими… чистыми… Они и есть другие. Я рад, что решился тогда на это безумие.

Рихман осторожно пожал худую руку, лежащую поверх одеяла. От руки уходила вверх трубка, в которой пульсировала голубоватая жидкость.

— Я тоже рад, — сказал он. Ковальчик лежал, прикрыв глаза. Рихман взял трость и побрел по коридору.