меня подойти ближе. Я инстинктивно сжал рукоятку пистолета, скрытого под курткой. У меня было такое чувство, словно я иду прямо к разъяренным животным из бочки Мату.

– Я думал, ты в Лос-Анджелесе, – сказал я, садясь рядом с ним на старую могильную плиту.

Гранит был ледяным, но я не хотел делить территорию. Мы даже не смотрели друг на друга, устремив взгляд на разношерстную свиту Матусалема.

– Я приехал ради Самуэля Матураны, – ответил он хриплым голосом. Почти таким же, какой я впервые услышал в тюрьме несколько жизней назад.

– Ты так быстро прилетел из-за океана? Должно быть, сорвался в ту же минуту. Или уже был здесь?

Тасио улыбнулся. Возможно, ожидал, что я поведу себя именно так.

– Ты меня допрашиваешь?

– Еще нет. Просто впечатлен тем, что ты успел на похороны.

– Я сделал это ради Матураны, – повторил он, и на этот раз его лицо исказилось от гнева.

– Ты можешь мне чем-нибудь помочь? Ты знал его лучше.

– Мы поддерживали связь. Парнишка больше не попадал в неприятности. Он исправился, наконец-то стал ценить жизнь вдали от тюрьмы. Думаю, он повзрослел. Я пытался быть для него кем-то вроде отца, давал понять, что он может обратиться ко мне за деньгами или моральной поддержкой… Очевидно, не сработало. Что случилось, Кракен?

– Если б я знал, то не был бы по уши в дерьме.

– Это имеет какое-то отношение к твоей работе? Ты его во что-то впутал? Обратился к нему за помощью?

Не ответив, я в отчаянии отвел глаза. Тасио понял все без слов.

– Будь ты проклят, Кракен! Если мальчик умер по твоей вине…

– Что тогда? Что ты со мной сделаешь? По-твоему, я хотел его смерти? – не выдержал я. – Ты сам разрушаешь все, к чему прикасаешься, и не тебе меня учить!

Я огляделся. Разговор на повышенных тонах на кладбище привлекал внимание. К счастью, вокруг были только надгробия. Люди уже расходились.

– Слушай, я вижу, у нас есть нерешенные проблемы. Ты до сих пор злишься на меня из-за Дебы, – пробормотал Тасио.

– Держись от нее подальше, – прошипел я.

– Или что?

– Ничего. Я не настолько глуп, чтобы тебе угрожать. Просто если ты действительно ее любишь или думаешь, что мог бы полюбить, оставь ее в покое и не разрушай нашу жизнь. Мне все это осточертело, Тасио. Разбираться с подонками, ходить на похороны… Мне надоело, что люди ждут от меня чудес. Не знаю, сколько раз можно изменить свою жизнь; вряд ли бесконечно.

– Понимаю, сейчас не лучшее время, Унаи, но не забывай: до сих пор я не лез в вашу жизнь. После событий, связанных с делом о водных ритуалах, я решил оставить вас в покое. Решил, что вы оба и так достаточно натерпелись.

– Да, мы заметили твое отсутствие.

«И спасибо тебе за это».

Я задавался вопросом, почему Тасио больше не настаивал на проведении ДНК-теста, чтобы выяснить правду о зачатии Дебы. Прошло два долгих года, а он не предпринял никаких действий. Его адвокат время от времени писал нам насчет будущего сериала по делу о двойном убийстве в дольмене, но я предоставил заниматься этим своему брату Герману. Я даже слышать не хотел о Тасио. Я мечтал, чтобы он исчез из нашей жизни. И вот он снова здесь, в Витории…

– Можно мне увидеть ее хотя бы одним глазком?

Не знаю, просил ли он разрешения или зондировал почву.

– Для чего, Тасио? Чтобы она к тебе привязалась? Ей лучше ничего не знать ни о тебе, ни об Игнасио. Хватит с нас проблем.

– У меня нет судебного запрета к ней приближаться, ты не сможешь меня остановить, – огрызнулся он.

– Ее мать только что умерла.

– Чья?

– Мать Альбы. Совсем недавно, несколько дней назад. Мы с Дебой – единственная семья, которая у нее осталась. Да еще моя родня: брат, дедушка… Не разрушай это, Тасио. Нас и так достаточно потрепало; мы нужны друг другу, чтобы не сломаться окончательно.

– По крайней мере, у тебя есть семья. А у меня после двадцати лет тюрьмы здесь никого нет. Кроме брата-близнеца. Друзья, близкие и дальние родственники, мертвые и живые – все растворились в воздухе. Они не хотят меня знать. Некоторые не отвечают на звонки, другие соглашаются выпить кофе, но чувствуют себя неуютно и только ищут предлог, чтобы уйти. А женщины… Женщины меня боятся, избегают. По крайней мере, в Лос-Анджелесе я никто. Человек, работающий в киноиндустрии, экзотический европейский сценарист. Витория для меня потеряна, Кракен. Я просто хочу сохранить хотя бы частичку чего-то светлого.

– Мне жаль, что ты пострадал от несправедливости, Тасио. Не забывай, это я поймал виновника и сам заплатил очень высокую цену. Однако Деба родилась не для того, чтобы взрослые решали за ее счет свои проблемы. Она не должна расти дочерью серийного убийцы. Так что держись подальше. Почему бы тебе не наладить свою жизнь, завести собственных детей? Зачем тебе Деба? Я правда этого не понимаю.

– Разумеется, не понимаешь. Куда тебе. Я никогда не смогу сблизиться с женщиной… По крайней мере, в том смысле, в котором ты думаешь.

– Не здесь точно. Зато в Лос-Анджелесе, как ты сам сказал, о тебе ничего не знают.

– Ты все еще не понял. Я не могу быть с женщиной. Тюрьма лишила меня и этого. – Тасио склонил голову. Последние слова он пробормотал очень тихо, будто опасаясь, что кто-то услышит.

– Что ты имеешь в виду? Ты полностью оправдан и вновь стал самим собой.

– Меня кастрировали. – Тасио снял темные очки. Глаза у него были воспаленные. Он пнул сухие листья.

– Что?

– В мой первый год в тюрьме. Несколько заключенных меня кастрировали. Для них я был монстром, который убил восьмерых детей. Люди кипели от ненависти. Никто не встал на мою защиту, все отвернулись. Да, меня вылечили, чтобы я не умер и не разразился скандал. Однако всем было плевать. Это меня изменило. Я стал другим человеком. Настоящим монстром. Долгое время боялся самого себя. Ничего не видел вокруг и только надеялся когда-нибудь выйти. Вот почему я взял под свое крыло Матусалема: не хотел, чтобы его раздавили так же, как меня. Он был слишком молод и сел ненадолго. Я знал: если его погубят, то, выйдя на свободу, он причинит много вреда. Он был как пластилин. Я пытался переделать его по-своему, чтобы ему ничего не угрожало ни в тюрьме, ни за ее стенами. Но в конце концов не смог защитить. Понимаешь, почему Деба так для меня важна?

Я встал. Ну и кто