Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Охотник окончил свой рассказ и тревожно вглядывался мне в лицо, вертя в руках коротенькое копье.
— Друг мой, — сказал я ему. — Я считаю, ты отличный охотник, и я хорошо заплачу тебе за эту добычу.
— Да, так, так, — согласился Фон и величественно повел рукой. — Этот человек, он хорошо для тебя охотиться.
Я дал охотнику изрядную сумму денег, подарил вдобавок несколько пачек сигарет, и он ушел от меня сияющий; еще долго, пока он спускался по лестнице и шел по дороге, я слышал, как он опять и опять восклицает: «Спасибо, маса, спасибо!» Потом я повернулся к Фону: тот сидел, откинувшись в кресле, и не сводил с меня глаз, явно очень довольный собой.
— Друг мой, большое тебе спасибо за то, что ты для меня сделал, — сказал я ему.
Фон протестующе замахал руками.
— Нет, нет, друг мой, это только малый пустяки. Было бы нехорошо, если ты уехать из Бафут и не получить вся добыча, какой ты хотеть. Я очень много сожалеть, что ты уезжать. Но когда ты смотреть на весь этот отличный добыча, ты вспоминать Бафут, верно?
— Да, верно, — сказал я. — А теперь, друг мой, давай выпьем?
— Отлично, отлично, — сказал Фон.
Словно желая вознаградить нас за мрачный день, закат блеснул красотой — такого, кажется, я еще не видывал. Солнце зашло за сетку бледных, продолговатых облаков, и они из белых стали сначала жемчужно-розовыми, потом налились малиновым светом, и их обвело золотой каймой. Само небо омыла нежнейшая голубизна и зелень, там и сям оно чуть золотилось, и, пока мир темнел, все ярче разгорались трепетные звезды. Вскоре взошла и луна; вначале кроваво-красная, она понемногу желтела и наконец, поднявшись выше, стала серебряной и весь мир обратила в морозное серебро с угольно-черными тенями.
Мы с Фоном допоздна сидели в туманном лунном свете и выпивали. Наконец он обернулся ко мне и указал на свою виллу.
— Я думаю, может, ты любить танцевать, — сказал он. — И я сказать им сделать музыка. Ты хотел, чтобы мы танцевать, пока ты еще не уехать, верно?
— Да, я люблю танцевать, — ответил я.
Фон, шатаясь, поднялся на ноги и, перегнувшись через перила веранды так, что казалось — вот-вот вывалится, прокричал приказ кому-то, кто ждал внизу. Через несколько минут по большому двору двинулись многочисленные огни, на дороге внизу собрался оркестр из жен Фона и начал играть. Очень скоро к женщинам присоединились и другие музыканты, в том числе почти все советники. Фон немного послушал музыку, улыбаясь и размахивая в такт руками, потом встал и протянул мне руку.
— Пойдем, — сказал он. — Мы будем танцевать, да?
— Отлично, отлично, — передразнил я его, и он так и покатился со смеху.
Мы прошли по залитой лунным светом веранде к лестнице; тут Фон обхватил меня длинной ручищей за плечи, отчасти от дружеских чувств, отчасти для того, чтобы не упасть, и мы двинулись вниз по ступенькам. На полпути мой спутник остановился и немножко поплясал под музыку. Нога его запуталась в просторных одеяниях, и если бы он так крепко не обнимал меня, то непременно бы скатился по ступенькам прямо на дорогу. Но он держался крепко, и потому мы только сильно шатались и качались с минуту, но все же нам удалось устоять на ногах и не потерять равновесие окончательно. Столпившиеся внизу жены, советники и отпрыски громко ахнули от ужаса и совсем оцепенели, увидя своего господина и повелителя в таком опасном положении, даже оркестр перестал играть.
— Музыка, музыка! — ревел Фон, пока мы с ним раскачивались на ступеньках. — Почему вы больше не играть?
Оркестр заиграл, мы вновь обрели равновесие и, уже не оступаясь, без происшествий спустились по оставшимся ступеням. Настроение у Фона было отличное, и ему вздумалось взять меня за руку и прошествовать со мной в танце через весь двор; мы с ним шлепали по лужам, а оркестр семенил позади и играл, хоть у музыкантов явно не хватало дыхания. Когда мы добрались до дома танцев, Фон уселся на свой трон отдохнуть, а придворные пустились перед ним в пляс. Потом, когда в танце наступило небольшое затишье, я попросил Фона подозвать оркестр поближе: мне хотелось как следует рассмотреть их инструменты. Музыканты подошли и остановились перед возвышением, на котором мы сидели; я испытал все инструменты по очереди, и мне показывали, как на каждом надо играть. Ко всеобщему удивлению (я и сам очень удивился), мне удалось правильно сыграть на бамбуковой флейте первые такты песенки «Кэмпбеллы идут». Фон пришел в такой восторг, что заставил меня повторить этот подвиг еще несколько раз и собственноручно аккомпанировал мне на большом барабане, а один из советников вторил ему на каком-то странном инструменте, который звучал наподобие корабельной сирены. Получалось не слишком мелодично, зато мы очень старались и играли с большим чувством. Потом пришлось повторить все сначала, потому что Фон пожелал послушать, как это будет звучать со всем оркестром. Прозвучало в общем неплохо, потому что большинство фальшивых звуков, которые я извлекал из моей флейты, совершенно заглушали барабаны.
Когда все музыкальные возможности этой песни были исчерпаны, Фон послал за новой бутылкой, мы уселись поудобнее и стали глядеть на танцы. Однако бездеятельность вскоре надоела ему. Не прошло и часа, как Фон начал ерзать на своем троне и грозно хмуриться на оркестр. Он наполнил наши стаканы, откинулся на спинку трона и мрачно уставился на танцоров.
— Этот танец, он нехороший, — заявил Фон наконец.
— Отличный, — возразил я. — Чем он тебе не нравится?
— Очень сильно медленный, — пояснил Фон, наклонился ко мне и обезоруживающе улыбнулся. — Хочешь, мы танцевать твой особенный танец?
— Особенный танец? — переспросил я; затуманенная винными парами мысль моя работала медленно. — Какой это танец?
— Раз, два, три, брык! Раз, два, три, брык! — пропел Фон.
— А, вот ты о чем говоришь. Да, давай станцуем его, если хочешь.
— Я очень много хочешь, — твердо сказал Фон.
Он вывел меня на середину и крепко ухватился за мою талию, а все остальные, весело болтая и ухмыляясь от удовольствия, выстроились за нами. Мне хотелось внести в танец хоть немного разнообразия, я взял у кого-то флейту, громко и фальшиво дул в нее, а сам тем временем повел танцоров в какой-то дикой пляске по всей площадке и дальше, среди хижин Фоновых жен. Ночь была очень теплая, и через полчаса такого веселья я совсем задохнулся, с меня ручьями лил пот. Наконец мы остановились отдохнуть и по обыкновению
