Шепард говорил тоном хорошо осведомленного командира. Его слова звучали столь же убедительно и правильно, как и слова Гленна. Капитан Эл в совершенстве владел ораторским искусством, прибегая в дискуссиях подобного рода к небольшим литотам.

Ведь не было никаких причин питать отвращение к женскому обществу, если твои знакомства не сказываются пагубно на твоей работе и программе в целом.

Но Джон Гленн придерживался другого мнения. Он смотрел на Улыбающегося Эла с Мыса и на Ледяного капитана третьего ранга — на них обоих — глазами самого Жана Кальвина. Позиция Гленна была такова: нравится нам или нет, но мы у всех на виду. Заслуживаем мы этого или нет, но люди смотрят на нас. Поэтому на нас лежит огромная ответственность. Если тебя не поймали с поличным, этого недостаточно. Недостаточно и просто знать, что ты не сделал ничего предосудительного. Мы должны быть как жена Цезаря. Нельзя допустить даже возможности неправильного поведения.

Именно так, ни больше ни меньше. А замечание насчет жены Цезаря врезалось всем в память. Каждый знал, что в чем-то парень был прав. Но… Можно ли в это поверить? Можно ли было поверить, что настанет день, когда кто-нибудь из пилотов, равный среди равных, посоветует своим товарищам держать руки чистыми, а рот на замке? Не хотел ли он таким образом стать выше всех, и в чем состояла его настоящая игра?

Гленн знал, что такая позиция не прибавит ему друзей. Но в карьере военного случались ключевые моменты, когда нужно было взять на себя лидерство. Именно такова была сущность настоящего лидера, и это должны были оценить если не сами пилоты, то… другие, кто об этом услышит. В конце концов, борьба за право на первый полет вовсе не соревнование по популярности в армии. Право выбора оставалось за Бобом Гилрутом и его депутатами из космической оперативной группы. Гленн никогда не боялся отчуждения товарищей, если знал, что он прав. Возможно, это тоже производило впечатление на начальство, и он никогда не оставался позади. Его вера в то, что он считал правильным, была частью его нужной вещи.

У Гленна был очень сильный союзник — Скотт Карпентер. Карпентер всегда прислушивался к его мнению и поддерживал его в спорах. Уолли Ширра и Гордон Купер были на стороне Шепарда. Они полагали, что на работе офицер должен быть образцом правильного поведения, но личная жизнь пусть остается личной жизнью. Гленн все больше и больше раздражал Ширру. Что, черт побери, он о себе возомнил? Спустя некоторое время они почти перестали разговаривать, разве что когда того требовала работа.

Гриссом и Слейтон в данном вопросе поддерживали Гленна. Они не могли не признать здравость его рассуждений. Но это вовсе не означало, что они идеализировали Гленна хоть чуточку сильнее, нежели Ширра или Шепард. В группе произошел раскол. Пятеро парней против набожного светловолосого пилота и его приспешника Карпентера. Некоторым из них, казалось, доставляло удовольствие не делать различий между Гленном и Карпентером. Да и что здесь вообще было делать этому Карпентеру! Им не давало покоя то, что у Скотта и его жены Рене на полу в гостиной лежали цветастые подушки, и они садились на них, когда Скотт играл на гитаре, а Рене пела. То, что у нее был хороший голос, не имело значения. В этом было что-то битническое. Более того, Карпентер дружил с докторами. Как и Гленн. Они даже сотрудничали с людьми из «Наук о жизни».

Гленн и Карпентер стали добровольными подопытными кроликами двух только что появившихся здесь психиатров — Шелдона Корчина из Калифорнийского университета и Джорджа Раффа, который проводил психологическое тестирование в Райт-Паттерсоне. Они были довольно приятными людьми, но такое внимание к психиатрическим исследованиям казалось некоторым из парней, особенно Ширре и Куперу, совсем не обязательным. Эти два психиатра постоянно заставляли вас мочиться в бутылочки: они определяли уровень содержания кортикостероида в крови, который, как предполагалось, являлся признаком стресса. Но Карпентер тоже думал, что это ужасно. Он даже разговаривал с врачами об этом!

То, что пятерым парням казалось в Карпентере странным, Гленну и врачам, наоборот, — интересным. Скотт был единственным, кто мог вести разговор о широких философских аспектах проекта «Меркурий» и космических исследований в целом. Скотт был единственным человеком с чертами поэта — в том смысле, что идея полета в космос будила его воображение. Он даже устанавливал по ночам телескоп на крышу своего автомобиля, разглядывал звезды и размышлял на тему «Каково мое место в космосе?»

Попробуйте только представить, что этим занимается Гриссом! Если бы у Гаса был телескоп, то он использовал бы его лишь для того, чтобы узким концом отодрать от крышки мусоропровода прилипшую конфетку. Гас и Дик занимали прямо противоположную позицию. Главным для них было запустить птичку в космос, сделать работу и свести все ненужные хлопоты к минимуму.

Шепард и Ширра придерживались компромиссного мнения. Но они вовсе не являлись закадычными друзьями или даже просто приятелями. Кажется, у Шепарда вообще не было близких друзей, и его личная жизнь оставалась загадкой. У всех астронавтов было примерно одинаковое прошлое, так что для серьезных разногласий внутри группы не было никаких предпосылок. Кто именно первым полетит в космос, решалось отнюдь не голосованием. Но если бы такая ситуация сложилась, то Эл и Уолли наверняка поддержали бы Гаса и Дика… Гордон Купер вообще был отрезанным ломтем. Создавалось впечатление, что он не участвует в соревновании. Что же до самого Гордо, то по большинству актуальных вопросов он поддерживал Гаса с Диком и Уолли с Элом — от медицинских экспериментов и до распоряжения свободным временем.

Все начали понимать, что ставки необычайно высоки. После первого полета в космос, священного первого полета, один из них станет не только самым знаменитым астронавтом… но и истинным братом, стоящим на самой вершине всей пирамиды. Первый американец в космосе — а очень даже может быть, что и первый человек вообще, — получил бы такую известность, какая и не снилась даже Чаку Йегеру, поскольку он вошел бы не только в историю авиации, но и в мировую историю.

И кто же станет этим первым? Ну кто же еще, если не Джон Гленн! Гленн в этом ничуть не сомневался. Он даже взял на себя роль естественного лидера группы, читая парням наставления во время собраний.

В результате этих посиделок в «Конакаи» все же был достигнут неустойчивый компромисс: ребята признали, что Гленн прав и им нужно следить за собой. Но не таков был Эл Шепард: он не мог при случае не подпустить шпильку в адрес Гленна. Если кто-нибудь находился поблизости, Эл говорил Гленну:

— Джон, мой мальчик, я думаю, тебе надо немного расслабиться. Тебе нужен спортивный автомобиль. Выброси свою развалюху и погоняй немного по-человечески. Это пойдет тебе на пользу, Джон.

Эл не упускал возможности подколоть Гленна, напомнив о его ужасном маломощном «принце» и острой необходимости обновить машину. Он делал это всякий раз. Но Гленн в ответ только улыбался, хотя было заметно, что его это все же задевает. Ведь создавалось ощущение, что на самом-то деле Эл имел в виду вовсе не автомобиль.

Однажды утром, когда астронавты пришли в офис, они обнаружили на доске крупную надпись: «Спортивный автомобиль — лекарство от мужского климакса».