Пери взяла с него обещание, что он повсюду будет говорить, будто отобранный дом понадобился ей. Затем она освободила его от службы, наградив основательным мешочком серебра на расходы и пообещав поселить в новом доме. Я проводил его к выходу и присоединился к Пери по другую сторону занавеса.

— Как я тоскую по отцу! — хрипло сказала она.

Склонив голову, царевна постаралась успокоиться, и в комнате царило молчание, лишь ветер выл за окнами. Потом она удивленно спросила:

— Как ты выносил свое горе все эти годы?

Мне пришлось на миг задуматься: никто прежде не задавал мне такого вопроса.

— Повелительница, мне хотелось бы дать ответ в медовой глазури. Лучшее, что я могу посоветовать, — это согреваться памятью о его любви, сладчайшим из бальзамов для вашего сердца.

Она вздохнула:

— Я постараюсь.

— Как вы думаете, почему Маджид лишился дома?

Я был уверен, что это связано с ее поведением у шаха, но лучше было знать точную причину.

— Я послала его к мирзе Шокролло просить денег на армию для защиты нашей северо-западной границы. Великий визирь, должно быть, пожаловался на меня, — ответила она, хотя и без особой уверенности.

— Возможно ли, что шах так ответил на вашу просьбу о милосердии?

— Если так, то это жестокий ответ, — сказала она. — Каждый подданный имеет право на ухо шаха.

Пери провела рукой по виску, словно убирая выпавшую прядь, но ее там не было. Когда она бывала расстроена, то искала спасения в аккуратности. Что-то в ее жесте заставило меня задуматься, всю ли правду она мне говорит.

— Не можете ли вы предположить другой причины этого наказания?

— Нет. В случаях, когда я разочаровывала моего отца, он говорил мне чем и разрешал мне заслужить прощение. Он не наказывал моего визиря. Какой отвратительный способ намекнуть!

— Достойная повелительница, как мы можем сломать жезл шахской немилости?

— Не знаю.

Я решил, что рискну нанести визит Хадидже, — может, она скажет мне, что у Исмаила на душе.

— Посмотрю, что смогу сделать, разумеется очень осторожно.

— Хорошо, — сказала она. — Прежде чем идти, я хочу, чтобы ты обдумал вот что. Нынче, когда Маджид временно отстранен, я желаю назначить тебя своим временным визирем. Должность оплачивается лучше, ты будешь связным между мной и вельможами шахского двора.

Пана бар Хода! Я был потрясен неожиданным известием: Пери доверяет мне настолько, что делает меня своим самым доверенным чиновником. Мне-то казалось, что придется прослужить много лет, прежде чем я получу такое назначение. Озноб восторга опалил мою спину, и мне не сразу удалось овладеть голосом.

— Благодарю, высокочтимая царевна. Какая большая честь! Могу я подумать до завтра?

— Ответ мне нужен утром. Но помни, Джавахир, я рассчитываю на тебя.

Она произнесла это так ласково, что я ощутил готовность немедля отдать за нее жизнь.

Хадидже перебралась в один из тех домов, которые покойный шах отводил своим любимым женщинам. Сказав стражнику-евнуху, что хочу увидеть ее по делам Перихан-ханум, я получил разрешение пройти.

Хадидже приняла меня в оранжевом шелковом платье, казавшемся еще ярче на ее гвоздично-черной коже. Видеть ее, такую непохожую на других, закутанных в темные ткани, было словно оказаться перед полем цветущих маков. Золотые браслеты пели на ее запястьях. Она улыбнулась мне, но, поскольку рядом были другие жены, соблюдала приличия. Я сообщил, что должен обсудить деликатный вопрос, касающийся женского расстройства. Хадидже отослала свою старшую служанку Насрин-хатун в дальний угол комнаты, где та могла наблюдать, но не подслушивать. Черты Насрин были резкими и красивыми, но я не сводил глаз с Хадидже.

— Со всем уважением к вашему новому положению должен сказать, что вы еще восхитительнее, — тихо проговорил я. — Вам к лицу ваше новое место.

Улыбка ее была ослепительной.

— Я рада быть хозяйкой самой себе.

— Уверен, что многие теперь ищут вашей благосклонности, — ответил я, чувствуя, как теснит сердце, — но я тут по непростому делу.

— Что такое?

Вполголоса я рассказал Хадидже о доме Маджида и спросил ее, не слышала ли она от Исмаила что-то, чем можно объяснить жестокость его гнева.

Казалось, Хадидже ищет ответ.

— Я пока не знаю его так хорошо, — призналась она. — Он призывает меня ночью и наслаждается моим обществом, но почти не разговаривает.

— А вы — его обществом? — не удержался я от вопроса.

— Это не то, что с тобой… — мягко ответила она.

Я был рад услышать такое, но заставил себя вернуться к долгу:

— Он что-нибудь говорил о Пери?

— Ты вряд ли захочешь это услышать.

— Я должен.

— Он назвал ее притворным шахом.

— А причина?

— Не помню. Это было замечание вскользь.

Я подумал.

— Ну, она ведь возглавляла амуров на советах и, полагаю, тем напоминала шаха.

— Шахи — мужчины, — заметила она.

— Весьма верно, — согласился я, — но в ней есть фарр царей.

— И у него тоже, — сказала она. — И он требует большего поклонения, чем можно ожидать. Думаю, это последствия жизни в застенке. Когда он говорит со мной о том, как жестоко отец разрушил его молодость, боль проступает на его лице, словно пламя. Царевне лучше ни в чем ему не перечить.

— Для нее это суровое испытание, — проговорил я.

— Очень жаль. Ведь он шах, и она поклялась ему в верности, как все мы.

— Не случалось ли чего-то, в чем он может обвинить ее?

— Я слышала такое… — прошептала Хадидже. — Кто-то послал отряд на подавление восстания в Хой. Шах разгневан, что это было сделано без его ведома.

О Али!

— Это Пери?

— Он не сказал.

Я припомнил свою последнюю встречу с Пери: теперь ее ответы казались мне намеренно туманными. От гнева у меня вспыхнуло лицо. И мне нельзя было сказать о военных действиях такого размаха? И моей жизнью надо было рисковать без моего ведома? Да мне проще было оставаться при Пери одним из разносчиков чая.

Стараясь побороть свои чувства, я ощутил взгляд Насрин-хатун, однако, повернувшись к ней, увидел лишь, как она разглядывает ковер на дальней стене комнаты.

— Кстати, — сказал я Хадидже погромче и повеселее, — цвет платья очень вам к лицу.

— Я держу под рукой одежду более строгих красок, чтоб накинуть, если заглянет кто-то важный. — Она хихикнула над собственной смелостью.