Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пристально глядя на меня из-под опущенных век прищуренным взглядом, Линкольн движением руки указывает на стол, шумно дыша носом.
Закатив глаза, я встаю.
— Ты не можешь просто сказать мне, что делать, вместо того, чтобы показывать жестами?
Он наклоняется, его дыхание обдает мое лицо.
— Залезай на гребаный стол, — хрипит Линкольн.
Ему не нужно говорить больше ни слова. Вообще-то, судя по выражению его лица, я должна к черту заткнуться и залезть на стол.
Прежде чем я успеваю сделать еще один вдох, он проводит рукой по столу, покрытому составленными картами, и укладывает меня на него, нащупывая веревку, лежащую на полу. Схватив мои запястья, он поднимает их над моей головой, почти так же, как делал на диване.
— Какого черта ты творишь? — спрашиваю я, но это бессмысленно, потому что мы с вами знаем, что Линкольн ничего не скажет. Сосредоточенно нахмурив брови, он связывает мои руки веревкой и привязывает ее к ножке стола. Лодка поскрипывает, ее слегка покачивает от его быстрых движений. Мое дыхание становится прерывистым, и я опускаю взгляд на свои ноги: бедра раздвинуты, задница прилипла к поверхности. В каком затруднительном положении я оказалась, и все из-за того, что сказала, что хочу, чтобы мной обладали. Может быть, мне следовало подумать дважды.
Закончив, Линкольн выпрямляется и пристально смотрит на меня, а единственным источником света в каюте является сияние луны, низко висящей в небе. Он не двигается. Просто смотрит на меня таким взглядом, словно не знает, что теперь делать.
Я моргаю, пытаясь получше рассмотреть его в темноте. Слава богу, я все еще могу разглядеть его красоту.
— Клянусь, если твой брат объявится, и ты оставишь меня привязанной к этому столу, я сделаю с тобой что-нибудь очень плохое. — Мое тело пробирает дрожь. Я не замерзла, а до смерти боюсь того, что он собирается делать дальше. — Не знаю, что, но тебе будет плохо.
Линкольн хмыкает, как будто ему смешно. Опускает руку под стол, а затем поднимает ее, зажав что-то блестящее между большим и указательным пальцами. Я щурюсь, пытаясь разглядеть, что именно он держит. Его челюсть сжата, он выглядит диким и опасным.
— Как ты относишься к пирсингу?
— Что? — Сглатываю и нервно смеюсь. Я жажду большего, но какова цена? Допустим, он прокалывает мой клитор, и я подхватываю инфекцию? И это слишком больно, мне это не нужно. Не-а. Поднимаю голову и облизываю пересохшие губы.
— Я не хочу этого. Я передумала. Мне не нужно, чтобы мной обладали. — Пытаюсь пошевелить руками, но ничего не получается. Черт, он крепко завязал их. Веревка впивается в мою кожу, обжигая. — Развяжи меня.
Линкольн хмурится, челюсть напряжена, зубы сжаты.
— Не морочь мне голову, — рычит он, опуская крючок и погружая в меня палец. Положив одну руку на стол рядом с моим бедром, он держит правую руку между моими ногами. — Тот факт, что я могу себя контролировать — единственное, что защищает тебя.
Защищает меня? Что, черт возьми, у этого парня на уме? Я серьезно. Посмотрите на него. Мне бежать? Может быть, вам следует вызвать полицию для меня, просто чтобы ваша совесть была чиста.
И затем Линкольн задает, пожалуй, самый опасный вопрос:
— Хочешь знать, какую власть ты имеешь надо мной?
К моему горлу подступает ком.
— Наверное, нет, — отвечаю, задыхаясь, мои глаза практически закатываются, когда он сгибает палец. Да, да, прямо здесь.
Его взгляд жесткий, он замечает каждую мою реакцию. Его дыхание учащается, как будто находиться так близко рядом со мной доставляет ему физическую боль. Не зная, что еще делать, я поднимаю голову и целую его, втягивая в рот его нижнюю губу. Его язык скользит между моими зубами.
— Трахни меня, — умоляю я, желая, чтобы он был внутри меня. — Все, что пожелаешь, только трахни меня.
Линкольн отстраняется, ухмыляясь.
— Все?
— Не протыкай меня крючком. Мне нельзя подхватить инфекцию.
Какая-то эмоция появляется в его взгляде, но затем так же быстро исчезает.
— Сказать такому человеку, как я, что он может получить все, что желает — опасное предложение.
— Я знаю.
— И твое предложение все еще в силе?
Смеюсь, не сводя с него глаз.
— Я в буквальном смысле на столе (прим. пер.: игра слов: still on the table — все еще в силе, on the table — на столе). Для тебя.
Линкольн убирает пальцы, но его рука остается между моими ногами. А затем я чувствую его там, его кончик скользит туда-сюда по моему клитору. Всего на дюйм, но я вздыхаю с облегчением, дергая веревку.
— Ты тугая, — ворчит он, толкаясь в меня до упора.
Я не в силах сдержать стон, сорвавшийся с губ.
— Означает ли это, что никто другой не был внутри тебя после меня?
Киваю.
— Продолжай в том же духе. — Слышу улыбку в его голосе, но не смотрю на него. Я слишком занята, пялясь на то, как его член входит и выходит из меня.
Линкольн снова рычит, безмолвный греховный гул вырывается из глубины его груди. Он медленно скользит пальцами по ложбинке между моими грудями, по моей груди и к моим губам. Он держит их там в течение секунды, а затем убирает.
— Слижи свои соки.
Что? Сперва я не делаю этого. Я слишком увлечена тем фактом, что не могу двигаться, но это уже слишком.
— Не отказывай мне, — добавляет Линкольн, в его грубом голосе звучит мольба.
Я закрываю глаза, сжимая бедра вокруг его талии, пока он трахает меня.
— Лизать киску — это не моя тема, — говорю я, отчасти поддразнивая.
Когда я отказываюсь сосать его пальцы, он делает глубокий вдох и хватает меня за подбородок другой рукой, в его тоне внезапно появляется резкость.
— Что я говорил?
— Бл*дь, хорошо. — Я открываю рот и посасываю его длинные пальцы.
Его пристальное внимание приковано к моим губам. Он облизывает нижнюю губу и, понизив голос, говорит:
— Ты сводишь меня с ума
Как будто эти слова вырвались неосознанно. Его широкая грудь вздымается, загорелые руки дрожат, когда он возвышается надо мной.
Он вынимает пальцы из моего рта, но не сводит с меня глаз, его взгляд внезапно становится серьезным. Прерывисто дышу, запоминаю каждую его мельчайшую деталь. Ставлю стопы на стол, качая бедрами, чтобы принять его глубже.
Линкольн стонет, прижимаясь своим лбом к моему,
