Мотель, в котором она живет, пахнет сыростью и быстрым сексом. В нем есть мерзкий бассейн, боязливый уборщик-мексиканец и странный клерк на входе, который так тщательно изучает комиксы, как будто их написал Диккенс. Она возвращается из «Аманды» слишком уставшей, чтобы стирать форменное платье, но это все равно надо делать — иначе платье вовремя не высохнет. Чаевые там меньше, потому что десерты дешевле, и это неудивительно, учитывая, какой у них вкус. Амандой звали первую хозяйку заведения, но ресторан ее угробил, и теперь заведение продолжает работать благодаря остаткам персонала — у них всех уже плохая кожа и мрачный вид, как у наркокурьеров.

В те минуты, когда работы бывает чуть поменьше, Молли смотрит через зеркальное окно на продуваемую ветром, пустынную улицу и удивляется, как дошла до такой жизни. У нее нет ни настоящих друзей, ни кого-нибудь, чтобы обменяться неформальной шуткой, ни верного любовника, который только и ждет, чтобы сказать, что все будет хорошо. А в плохие вечера, когда дождь пригибает навесы из красного пластика и в кафе никого нет, она спрашивает себя, сколько сможет продержаться так, делая вид, что все отлично, сколько времени пройдет, прежде чем ее дежурный оптимизм и многообещающая улыбка дадут трещину и отомрут под грузом такой жизни.

Но стоит только начать так думать, и пиши пропало. Поэтому она прикрывает оставшиеся на запястье ожоги от кофейника, и даже с самыми неприветливыми клиентами заботлива. Она работает на автопилоте до самого конца недели, и однажды в дождливый воскресный вечер она даже не замечает, что он вернулся, тот преследователь вернулся и втиснулся в закуток в конце ее секции прямо перед самым закрытием ресторана.

Свет над алыми сиденьями тусклый, поэтому, когда она осознает, что это его лицо, — у нее шок. Он выглядит ужасно, как будто не спал целый месяц. Он похож на маньяка, которого преследует мысль о совершенных преступлениях. Волосы его давно не стрижены, он отрастил усы, которые его старят, и она знает, что не может попросить Розмари, вторую официантку, принять его заказ, потому что ее половина пуста и Розмари выскользнула на улицу покурить.

Теда, повара, нигде не видно. Никто ей не поможет. Она роняет меню на его стол и прихлопывает рукой, затем проверяет, уходя, что ее именной значок на месте. Но ей же надо вернуться и принять заказ, потому что в этом состоит работа, и именно это она и делает. И он говорит:

— Молли, я тебя повсюду искал. Ты единственная, кто может мне помочь. Пожалуйста, не уходи, я не сделаю ничего плохого.

Она хочет уйти, но вынуждена остановиться и спросить:

— Зачем вы подводите меня под увольнение? — Она держит кофейник прямо над ним, готовая швырнуть его в лицо посетителю, если тот двинется хоть на дюйм в ее сторону.

— Ты слишком необычна, чтобы работать в столовках, — говорит он, глядя ей в глаза. — Такие большие голубые глаза, как у ангела. Ты хорошая женщина, Молли. Знаешь, как мне трудно отпускать тебя? В первый раз, когда я тебя увидел, я знал, что ты можешь спасти меня от себя самого, остановить меня, не дать мне причинять другим зло.

— Вы сумасшедший, мистер, — говорит она ему. — Я даже себя-то спасти не могу.

— Молли… — тянет он к ней руку.

— Не называйте меня по имени, и если вы хотя бы шевельнете мускулом, клянусь Богом, я вылью на вас кипящий кофе, — предупреждает она. — А теперь вы можете либо поужинать и уйти, либо просто уйти, и я не собираюсь слушать всю эту вашу чушь ни при каких условиях.

Рука ее трясется, и она не уверена в том, что еще долго сможет удерживать стальной кофейник на вытянутой руке.

— Яблочный пирог и кофе, — говорит он ей совершенно нормально, как любой другой клиент. — Никаких проблем со мной не будет.

Она уходит к буфету и отрезает кусок пирога, на всякий случай припрятав нож в кармане передника, но он держит слово. Он ест кротко, как наказанный ребенок, и оставляет на столе двадцатидолларовую купюру, даже не попросив чек. Он забирает плащ и исчезает так быстро, что она даже не успевает увидеть, в каком направлении он удалился.

Ее смена заканчивается через пять минут, и сегодня у нее нет никакой дополнительной работы, потому что они успели убраться и зарядиться на завтра, пока ресторан был пуст. Снаружи идет такой дождь, что можно топить крыс. Через дорогу тянется испещренная точками желтая лужа — там, куда выходят водосточные трубы. Ни машин, ни людей — как будто декорация для фильма, просто выходи и говори свою реплику. Она подумывает о том, чтобы попросить Теда проводить ее до машины, но ей не хочется, чтобы кто-нибудь думал, что что-то не в порядке. Поэтому она говорит, что сама закроет ресторан на ночь, и ждет, пока остальные натянут куртки на головы и отправятся под ливень. Она гасит свет и смотрит наружу, но там ничего не происходит. Наконец ожидание начинает действовать ей на нервы, поэтому она выуживает ключи и запирает за собой входную дверь. От навеса до стоянки не больше пары сотен метров, но ей приходится выбирать дорогу, потому что некоторые участки разбитого асфальта затоплены и ее холщовые кроссовки промокнут.

Она обдумывает, не пройти ли к своему взятому на прокат «Датсуну» по перешейку, тянущемуся через воду, и уже держит ключи от машины наготове, когда до нее доходит, что он сидит в машине. Фары автомобиля включаются, когда он подъезжает к ней, распахивает пассажирскую дверь и падает поперек сидений, чтобы втащить ее внутрь, но она реагирует быстро и влепляет ему пощечину. Впрочем, она все-таки не ожидала, что на ее носу окажется салфетка, и поэтому при вздохе удивления в ее легкие попадает хлороформ. Вся штука заключается в том, чтобы не впустить его через нос, как это делают в фильмах, но теперь уже поздно — потому что у нее уже зажато все на свете, и она знает, что теряет сознание. Он убьет ее, выбросит ее тело в канаву, тупо соображает она, а это совсем не то, что она планировала в жизни.

Но еще до того как она вырывается обратно из машины, хотя и сбита с толку дождем и горьким запахом внутри головы, она понимает: ей надо вдохнуть чистого воздуха как можно быстрее, или она свалится. Ему приходится замешкаться, потому что он вынужден остановить машину и подъехать к ней с другой стороны. И то ли мужчина медленно реагирует, то ли она быстро бегает, но только она уже доковыляла назад до дверей в «Аманду» и опередила его: он огибает угол и направляется к ней. Если она успеет захлопнуть дверь, она победила, но его сильная рука упирается в косяк и толкает дверь назад, и все, что ему нужно сделать, — это вмазать ей один чистый и сильный удар в лицо, и она уже на полу, без сознания.

— Медсестры, конечно, сильные, но они заботятся о тебе в совершенно другом стиле, и слишком много сочувствуют.

Сначала она слышит его, и только потом уже видит. Правый глаз у нее саднит и распух так, что не открывается. Губа вздулась, во рту металлический привкус, головная боль такая, как будто в мозгу работает отбойный молоток, но по крайней мере она сидит в одном из темных отсеков ресторана и пришла в сознание.

— А вот ты… — он трясет пальцем и ходит взад-вперед, — ты — настоящий шедевр. Я видел много официанток, но ты — классика. Вымирающий вид. Как те женщины из Ньюфаундленда, которые весь день потрошат рыбу… тебя ничем не проймешь. Мне это нравится. Настоящая enfant de malheur.[42]