к собору, и выросшие из них аутос немыслимы вне теологического контекста одного из основных догматов римской церкви. После завоевания миссионеры усердно сочиняли аутос на туземных языках и всячески поощряли их представления силами своих прихожан-индейцев. В большинстве случаев по содержанию они были пересказами наиболее эффектных христианских легенд или дидактическими, а задачей их являлось отвратить от язычества и внедрить католичество. Таковы, например, ауто «Поклонение волхвов», сочиненное А. Ольмосом, «Грехопадение Адама и Евы», «Жертвоприношение Авраама», «Обращение апостола Павла», «Страшный суд» и др.

Некоторые из аутос излагают эпизоды из всемирной истории; наиболее излюбленными темами были «Завоевание Иерусалима», битвы христиан с маврами и, наконец, завоевание Мексики Кортесом (так называемый «Танец маркиза»). Такие представления органически сочетались с массовыми танцами, что соответствовало доиспанской ритуальной практике и тем самым укрепляло их популярность среди индейского населения.

Известны и индейцы, или, точнее, метисы, сочинявшие аутос. Среди них наиболее выделяется сын Фернандо Иштлилшочитля — Бартоломе де Альва Несауалпилли (1600? — 1760); его же перу принадлежат и переводы на науатль нескольких испанских драм, в том числе знаменитого Кальдерона. Индеец из Аскапоцалько Франсиско Пласидо сочинил несколько гимнов в честь Мадонны дель Гваделупе. Христианские по содержанию, они, однако, демонстрируют сильное влияние доиспанских поэтических образцов в метафорах и композиции. Так постепенно, шаг за шагом, шел процесс взаимопроникновения двух культур и создания на этой основе принципиально новой — мексиканской.

2

У народов майя драматическое искусство пользовалось признанием и любовью, не меньшими, чем у жителей Мексиканского плоскогорья. Подавляющее большинство драматических произведений было связано с танцами и представляло собой своеобразные балеты с обширным текстом. Иногда они длились более дня. Представления давались в естественных амфитеатрах, на городских площадях или на специальных сооружениях в виде каменных платформ. В доиспанское время безусловно существовали актеры-профессионалы, называвшиеся ах-бальцам или ах-таах. Непременными атрибутами актеров были маски и костюмы, иногда животных или птиц.

Диего де Ланда, описывая празднества юкатанских майя в месяце Шуль, сообщает: «До первого дня (месяца Йашкин) ходили комедианты эти пять дней по домам знатных, представляя свои фарсы и собирая приношения, которые им делали. Все это они приносили в храм, а когда проходило пять дней, делили дары между сеньорами, жрецами и танцорами»{62}.

Это свидетельство Ланды интересно по нескольким причинам. Во-первых, оно показывает, что драматические представления (даже комедии — фарсы) были еще связаны достаточно тесно с культом (календарная привязка, сдача подарков в храм). Во-вторых, намечается какая-то неясная связь этих представлений со знатью — часть подношений возвращалась им (какой-то вариант потлача североамериканских индейцев?).

Содержание пьес могло быть как мифологическим, легендарным или историческим, так и бытовым. К сожалению, из всех этих произведений сохранилась в более или менее целом виде только драма киче «Рабиналь-ачи». О других драмах с территории горной Гватемалы у нас имеются только отрывочные сведения, а о драматургии юкатанских майя мы знаем и того меньше.

Хотя «Рабиналь-ачи» была записана жителем селения Рабиналь Бартоло Сисом только в октябре 1850 г., она несомненно является литературным памятником киче доиспанского времени. Об этом убедительно свидетельствуют помимо самого содержания произведения (где не имеется никаких упоминаний об испанцах и христианстве) также и данные достаточно архаического языка, позволяющие сближать эту драму с «Пополь-Вух» и другими древнейшими памятниками литературы киче. В сущности сомнений в аутентичности произведения никто и не высказывал, кроме аргентинца Б. Митре, который считал его сочинением какого-то миссионера.

На древнее, доиспанское время создания «Рабиналь-ачи» указывает и сама литературная форма драмы. Действие ее развертывается в виде диалога только двух людей, каждый из которых является в сущности представителем определенного индейского города-государства (или этноса), а не каким-то индивидуальным лицом, так как даже их собственные имена остаются неизвестными. Рабиналь-ачи на языке киче означает «муж, герой, воин из селения Рабиналь», а Кавек-Кече-Винак, или Кече-ачи, как чаще именуется этот персонаж, — «человек киче из рода Кавек», или «муж, герой, воин киче». Таким образом, перед зрителями спорят представитель Рабиналя и захваченный в плен представитель киче. Хор, окружающий спорящих, молчит, выражая свои чувства лишь танцами. Другие персонажи (правитель Рабиналя Хобтох, рабыня Рабиналя-ачи), подающие небольшие реплики героям, участвуют в действии лишь формально; часто и реплики их, и сама роль в действии просто не нужны.

Если внимательно всмотреться в текст, то можно заметить, что каждая сцена является агоном (употребляя греческий термин) двух противников: Рабиналь-ачи — Кече-ачи; Кече-ачи — Хобтох и т. д., т. е. перед нами произведение, стадиально соответствующее ранней форме древнегреческой трагедии. Очень характерен и распространенный в драме прием: речь каждого героя начинается с повторения предшествующих слов его противника. Вот, например, самое начало пьесы, перед поединком соперников:

Воин киче

Иди сюда, владыка ненавистный,

Владыка, омерзительный своим пороком!

Неужто будешь первым ты, чьи корни,

Чей ствол я не смогу навечно истребить?

Ты — вождь людей Чакаха и Самана;

Каук из Рабиналя! Вот, даю я клятву

Пред небесами, пред землей! И больше

Я не скажу ни слова! Небо и земля

С тобой да будут, самый храбрый

Из всех могучих, воин Рабиналя.

Воин Рабиналя

Эй, эй, отважный воин, вождь людей Кавека!

Вот, что сказал ты пред землей и небом:

«Иди сюда, владыка ненавистный,

Владыка, омерзительный своим пороком!

Неужто будешь ты единственным, чьи корни,

Чей ствол я не смогу навечно истребить?

Я — вождь людей Чакаха и Самана,

Каук из Рабиналя». Иль не сказал ты это?

Да! Да! Сказал ты это безусловно!

(Свидетелями будут небо и земля!

Сдавайся же скорей моей стреле могучей,

Сдавайся силе моего щита, моей палице,

И топору-яки и сети — моему оружью;

Моей земле для жертвы и моей траве могучей,

Склонись перед моей магической травой — табачным корнем,

Перед моею мощью, пред моей отвагой!

Так будет или нет, но пред землей и небом,

Клянусь, что я свяжу тебя моим арканом!

С тобой да будут небо и земля,

Отважный воин, пленник мой, моя добыча!{63}

Реальное действие в «Рабиналь-ачи» охватывает очень небольшой отрезок времени и ограниченное число событий: слушатель вводится прямо